|
Деньги в рост давала. -- Молись усердно! -- поучает поп. -- И не грусти -- это будет против господа, он знает, что делает... Спрашиваю я: -- Знает ли? -- А как же? Эй, -- говорит, -- парень, известно мне, что ты к людям горд, но -- не дерзай перенести гордость твою и на господень закон, -- сто крат тяжеле поражён будешь! Уж не Ларионова ли закваска бродит в тебе? Покойник, по пьяному делу, в еретичество впадал, помни сие! Попадья вмешалась: -- Его бы, Лариона-то, в монастырь надо сослать, да вот отец больно уж добр, не жаловался на него. -- Неправда это, -- говорю, -- жаловался, но -- не за мнения его, а за небрежение по службе, в чём батюшка и сам виноват. Начался у нас спор. Сначала поп в дерзости меня упрекал, говорил слова, известные мне не хуже его, да ещё и перевирал их, в досаде на меня, а потом и он и попадья просто ругаться стали: -- И ты, -- говорят, -- и твой тесть -- оба грабители, церковь обокрали: Мокрый дол -- издавна церковный покос, а вы его оттягали у нас, вот и пристукнул вас господь... -- Это верно, -- говорю, -- Мокрый дол неправильно отнят у вас, а вами у мужиков! Встал, хочу уходить. -- Стой! -- кричит поп. -- А деньги за сорокоуст? -- Не надо, -- мол. И ушёл, думая: "Не туда ты, Матвей, душу принёс!" Дня через три помер ребёнок мой, Саша; принял мышьяк за сахар, полизал его и скончался. Это даже и не удивило меня, охладел я как-то ко всему, отупел. Надумал идти в город. Был там протопоп, благочестивой жизни и весьма учёный, -- с раскольниками ревностно состязался о делах веры и славу прозорливца имел. Объявил тестю, что ухожу, дом и всё, принадлежащее мне, оставляю ему, а он пусть даст мне за всё сто рублей. -- Так, -- говорит, -- нельзя! Напиши мне вексель на полгода в триста рублей. Написал, выправил паспорт, ушёл. Нарочно пешком иду, не уляжется ли дорогой-то смятение души. Но хотя каяться иду, а о боге не думаю -- не то боюсь, не то обидно мне -- искривились все мысли мои, расползаются, как гнилая дерюга, темны и неясны небеса для меня. Дошёл до протопопа с большим трудом, не пускают. Какой-то служащий принимал посетителей, молодой и щупленький красавчик, раза четыре он меня отводил: -- Я, -- говорит, -- секретарь, мне надо три рубля дать. -- Я, -- мол, -- тебе трёх копеек не дам. -- А я тебя не пущу! -- Сам пройду! Увидал он, что не уступлю. -- Идём, -- говорит, -- это я шучу, уж очень ты смешной. И привёл меня в маленькую комнатку, сидит там на диване в углу седой старичок в зелёной рясе, кашляет, лицо измождённое, глаза строгие и посажены глубоко под лоб. "Ну, -- думаю, -- этот мне что-нибудь скажет!" -- С чем пришёл? -- спрашивает он. |
