|
Тесть мне притчи читает, я помалкиваю, жду осени; кажется мне, что минует меня солдатчина, -- эту яму я обойду. Жена снова забеременела и с тем вместе начала грустить. -- Что ты, Ольга? Сначала отнекивалась -- ничего, дескать, но однажды обняла меня, заплакала. -- Умру я, -- говорит, -- родами умру! Знал я, что женщины часто этак говорят, но испугался. Утешаю -- не слушает. -- Снова ты останешься один, -- говорит, -- не любимый никем. Неуживчивый ты, дерзкий во всём -- прошу я тебя, ради детей: не гордись, все богу виноваты, и ты -- не прав... Часто стала она говорить мне подобные речи, и смутился я от жалости к ней, страха за неё. С тестем у меня что-то вроде мира вышло, он сейчас же воспользовался этим по-своему: тут, Матвей, подпиши, там -- не пиши. Предлоги важные -- солдатство на носу, второй ребёнок близко. А уже рекрута гулять начали, меня зовут; отказался -- стёкла побили. Настал день, поехал я в город жребий вынимать, жена уже боялась выходить из дома. Тесть меня провожал и всю дорогу рассказывал, какие он труды понёс ради меня и сколько денег истратил и как хорошо всё устроено у него. -- Может, напрасно вы старались, -- говорю. Так и вышло; жребий мой оказался из последних. Титов даже не поверил счастью моему, а потом сумрачно засмеялся: -- Видно, и вправду бог-то за тебя! Я -- молчу, а несказанно рад; для меня это свобода от всего, что тяготило душу, а главное -- от дорогого тестя. Дома -- радость Ольгина; плачет и смеётся, милая, хвалит меня и ласкает, словно я медведя убил. -- Слава тебе, господи, -- говорит, -- теперь я спокойно помру! Посмеиваюсь я над нею, а самому -- жутко, ибо чувствую -- верит она в смерть свою, понимаю, что вера эта пагубна, уничтожает она силу жизненную в человеке. Дня через три начались у неё роды. Двое суток мучилась она страшными муками, а на третий скончалась, разрешившись мёртвеньким; скончалась, как уверила себя, милый мой друг! Похорон её не помню, ибо некоторое время и слеп и глух был. Разбудил меня Титов, -- было это на могиле Ольгиной. Как теперь вижу стоит он предо мной, смотрит в лицо мне и говорит: -- Вот, Матвей, второй раз сходимся мы с тобой около мёртвых; здесь родилась наша дружба, здесь и снова окрепнуть бы ей... Оглядываюсь, как будто я впервые на землю попал: дождь накрапывает, туман вокруг, качаются в нём голые деревья, плывут и прячутся намогильные кресты, всё ограблено холодом, одето тяжкой сыростью, дышать нечем, будто дождь и туман весь воздух пожрали. Я говорю Титову: -- Что тебе надо? -- Надо мне, чтобы понял ты горе моё. Может быть, и за тебя, за то, что помешал я тебе жить по воле твоей, наказал меня господь смертью дочери... Тает земля под ногами, обращаясь в липкую грязь, и, чмокая, присасывает ноги мои. Сгрёб я его, бросил на землю, словно куль отрубей, кричу: -- Будь ты проклят, окаянный! И началось для меня время безумное и бессмысленное, -- не могу головы своей вверх поднять, тоже как бы брошен на землю гневною рукой и без сил распростёрся на земле. |
