|
-- Жизнь наполнена страхом, -- говорит Михайла, -- силы духа человеческого поедает взаимная ненависть. Безобразна жизнь! Но -- дайте детям время расти свободно, не превращайте их в рабочий скот, и свободные, бодрые -- они осветят всю жизнь внутри и вне вас прекрасным огнём юной дерзости духа своего, великой красотой непрерывного деяния! Вокруг везде -- жёлтые головки, голубые глаза, румяные лица, как живые цветы в тёмной зелени хвои. Смех и звонкие голоса весёлых птиц, вестников новой жизни. И вся эта живая красота будет потоптана жадностью. Какой тут смысл? Рождается милый ребёнок; радуясь, растёт прекрасное дитя, и вот -- пакостно ругается и горько стонет человек, бьёт жену свою, гасит тоску водкой. И, как бы отвечая думам моим, говорит Михайла: -- Разрушают народ, едино истинный храм бога живого, и сами разрушители гибнут в хаосе обломков, видят подлую работу свою и говорят: страшно! Мечутся и воют: где бог? А сами умертвили его. Я вспоминаю речи Ионы о дроблении русского народа, и думы мои легко и славно тонут в словах Михайлы. Но не понимаю я, почему он говорит тихо, без гнева, как будто вся эта тяжкая жизнь -- уже прошлое для него? Тепло и ласково дышит земля пьяными запахами смол и цветов. Звеня, порхают птицы. Вьются дети, победители тишины лесной, и мне всё более ясно, что до этого дня не понимал я их силы, не видел красоты. Хорош этот Михайла среди них, со спокойной улыбкой на лице! Говорю ему, улыбаясь: -- Уйду от вас в сторонку, надо мне подумать! Смотрит он на меня -- глаза его лучатся, ресницы дрожат, и сердце моё ответно вздрагивает. Ласку я редко видел, ценить её умею и говорю ему: -- Хороший вы человек! Сконфузился он, опустил глаза и этим очень смутил меня. Постояли мы друг против друга молча, разошлись. Потом он кричит мне: -- Не заходите далеко, заплутаетесь! -- Спасибо! Свернул я в лес, выбрал место, сел. Удаляются голоса детей, тонет смех в густой зелени леса, вздыхает лес. Белки скрипят надо мной, щур поёт. Хочу обнять душой всё, что знаю и слышал за последние дни, а оно слилось в радугу, обнимает меня и влечёт в своё тихое волнение, наполняет душу; безгранично растёт она, и забыл я, потерял себя в лёгком облаке безгласных дум. К ночи пришёл домой и сказал Михайле, что мне надо пожить с ними до поры, пока я не узнаю их веру, и чтобы дядя Пётр поискал мне работы на заводе. -- Вы бы, -- говорит, -- не торопились; отдохните, и надо вам книги почитать! У меня к нему доверие. -- Давайте ваши книги! -- Берите. -- Я, -- мол, -- светских не читывал, дайте сами, что нужнее для меня, например -- историю русскую? -- Человеку -- всё нужно знать! -- говорит он и смотрит на книги так же ласково, как на детей. И вот -- углубился я в чтение; целыми днями читал. |
