|
Но часто, бывало, вдруг кто-нибудь из них такое спросит, что я только глазами хлопаю, удивлённый. Был там Федя Сачков -- тихий и серьёзный ребёнок. Однажды иду я с ним лесом, говорю ему о Христе, и вдруг он высказывает, солидно таково: -- Не догадался Христос на всю жизнь маленьким остаться, в моих, примерно, летах! Остался бы так да и жил, обличал бы богатых, помогал бедным -- и не распяли бы его, потому -- маленький! Пожалели бы! А так, как он сделал, -- будто и не было его... Лет одиннадцать Феде, личико у него было бледное и прозрачное, а глаза недоверчивые. Другой -- Марк Лобов, старшего класса ученик, худой, вихрастый и острый парнишка, был великий озорник и всеобщий гонитель: насвистывает тихонько и щиплет, колотит, толкает ребят, словно молодой подпасок овец. Как-то, вижу я, донимает он одного смирного мальчика, и уже скоро заплачет мальчик. -- Марк, -- говорю я, -- а если он тебе сдачи даст? Взглянул на меня этот Марк и, усмехаясь, отвечает: -- Не даст! Он смирный, добрый он... -- Так зачем же ты его обижаешь? -- Да так, -- говорит. И, посвистев, прибавил: -- Смирный он! -- Ну, так что? -- спрашиваю. -- А для чего же смирные-то живут? Сказал он это удивительно спокойно -- видимо, человек уже в двенадцать лет уверен был, что смирные люди даны для обид. Каждый из детей по-своему мудрец, всё больше они занимают меня, всё чаще я думаю о их судьбе. Чем заслужили дети тяжёлую обидную жизнь, которая их ждёт? Вспоминаю Христю и сына моего, вспоминаю -- и возникает в душе злая мысль: "Не потому ли запрещаете вы женщине свободно родить детей, что боитесь, как бы не родился некто опасный и враждебный вам? Не потому ли насилуется вами воля женщины, что страшен вам свободный сын её, не связанный с вами никакими узами? Воспитывая и обучая делу жизни своих детей, вы имеете время и право ослеплять их, но боитесь, что ничей ребёнок, растущий в стороне от надзора вашего, -- вырастет непримиримым вам врагом!" Был на заводе и такой ничей человек -- звали его Стёпа, -- чёрный, как жук, рябой, без бровей, с прищуренными глазами, ловкий на все руки, весёлый паренёк. Знакомство наше началось с того, что однажды в праздник подошёл он ко мне и спрашивает: -- Монах! Ты, слышь, незаконный? Ну вот, и я тоже! И пошёл со мной рядом. Было ему лет пятнадцать, уже школу кончил и на заводе работал. Идёт, прищурив глаза, и расспрашивает: -- Велика земля-то? Объяснил, как умел. -- А тебе, -- мол, -- на что? -- Надо! Чего я на одном месте буду торчать? Не дерево. Вот как научусь слесарить -- пойду в Россию, в Москву и -- ещё куда там? -- везде пойду! Говорит он так, как будто грозится кому-то: "Я -- приду!" Стал я после этой встречи наблюдать за ним; вижу -- мальчика тянет к серьёзному: где Михайловы товарищи ведут свой разговор, там и он трётся, слушает и щурит глаза, как бы прицеливаясь, куда себя направить. |
