— Соня? — вдруг оробев, сдавленно спросил Григорий.

— Ой! — с радостной досадой и облегчением воскликнула она. — Ну почему вы не звонили? Я же весь вечер жду… Это же… Вы бесчувственный какой-то, как автомобиль.

Она тихо рассыпчато засмеялась, и от этого смеха у Григория пересохло во рту. Он стоял в резком, одуряющем запахе лаванды, слыша и не слыша звяканье ножниц и электрическое гудение за перегородкой, видя и не видя лица ожидающих своей очереди, — стоял и улыбался широкой осоловелой улыбкой жизнерадостного идиота.

— Алё, алё! Гриша!

— Да, да, — спохватившись, ответил он.

— Ну что же вы молчите?

— Я не молчу, я слушаю.

— Господи, да где же вы?

— Здесь, в парикмахерской. — Только сейчас до Григория дошло, что его ответ не сделал бы чести и недоразвитому.

— Где?!

— В па-рик-ма-хер-ской, — по слогам повторил Григорий.

— Зачем?

— Хочу остричься наголо. — Его вдруг понесло озорной веселой волной, набежавшей откуда-то изнутри. — Потому что я — бесчувственный, как автомобиль, а автомобиль с волосами — это еще и уродливо.

— Не надо, — жалобно попросила она.

— Нет, надо. У меня острый приступ одиночества, и необходимо совершить что-нибудь героическое, — нахально возразил Григорий.

— Тогда лучше приезжайте на Васильевский остров, Средний, сорок шесть, квартира двадцать семь. Ну, слышите? И не смейте ничего делать с волосами!

Григорий нежно прижимал трубку к уху и улыбался.

8

Вместо ответа Григорий вдруг неожиданно наклонился, поцеловал в щеку и приобнял за плечи, и только тогда Алла Кирилловна заметила, что у него необычно оживленное, радостное лицо и глаза совсем шалые, отчаянно-веселые, словно он только что вылез из-за руля после выигранной гонки… Алла Кириловна шла по коридору, прислушивалась к удаляющимся шагам Григория и недоверчиво улыбалась. Что-то давнее, почти позабытое сонно ворохнулось в душе. Оказывается, она помнила, еще могла вспомнить те отчаянно-веселые и влюбленные глаза, какими смотрел на нее, Аллочку Синцову, Гриша Яковлев прежде. Оказывается, сердце тайно хранило память о том волнении, которое испытывала тогда Аллочка Синцова…

Она шла по институтскому коридору — тонкая, стройная женщина, еще совсем молодая. Рассыпчатый стук каблуков сеялся в четком уверенном ритме, ноги стали легкими, будто не было позади целого рабочего дня. Давно, очень давно не смотрел на нее Григорий такими глазами, и только сейчас Алла Кирилловна поняла, что последние несколько месяцев он относился к ней плохо. Нет, «плохо» было не то слово. Она перестала существовать для Григория в каком-то качестве, она стала обыкновенным товарищем по работе, начальником — и только. Как же она все эти месяцы не догадывалась об этом, не могла понять? Наедине с Григорием она лишь ощущала какое-то неудобство, отсутствие внутреннего комфорта, легкости, но не знала почему. И только теперь, увидев отчаянно-веселые, прежние его глаза, Алла Кирилловна ощутила, какими несносными, лишенными интереса были последние месяцы, которые способны были — продлись они еще немного — зачеркнуть долгие годы.