– Раздевайся, – Варвара Сергеевна присела на табуретку.

– Я здоров! – Иван резко сдернул с себя ремень и быстро стянул гимнастерку вместе с нательной рубахой. – Абсолютно здоров! Смотрите сколько угодно.

– Сейчас и посмотрим, – иронично хмыкнула Елистратова, а потом неожиданно поинтересовалась. – Сколько тебе осталось до отбытия срока в штрафной роте?

– Четыре дня… – Ваня запнулся, потому что Варвара Сергеевна застала его врасплох. – Кажется… четыре или пять. Или шесть…

– И ты стремишься на фронт? – Елистратова нетерпеливым движением пальца приказала раздеваться дальше. – Первый раз вижу такое.

Иван рывком спустил штаны с подштанниками. Но в этот раз почему-то мужской атрибут не стал реагировать как обычно.

Варвара Сергеевна удивленно вздернула бровь, едва заметно усмехнулась, встала и провела ладонью по груди Ивана.

Реакция последовала незамедлительно.

Елистратова торжествующе улыбнулась, но потом вдруг резко бросила:

– Одевайся… – в ее голосе промелькнула злая досада. – Выпишу я тебя. Выпишу. Разнылся тут. Завтра мы выдвинемся в Тартолово, немцев наши еще отодвинули, а везти раненых сюда далеко и опасно. Немецкие самолеты летают как у себя дома. Так вот, поможешь со своим дружком Петровым нам перебазироваться и выпишу вас. И напишу правильное заключение, о ранении. Вас же по ранению отпускают из штрафников? Но тебе все равно придется вернуться в свою штрафную роту, такой порядок. А уже оттуда, тебя отправят в обычную часть. Свободны, красноармеец Куприн…

Ваня быстро оделся, но уже перед выходом Варвара Сергеевна его остановила.

– Подожди… – она подошла, быстро поцеловала Ивана в щеку и прошептала:

– Береги себя Ваня, береги… – и грубовато подтолкнула. – А теперь иди…

Иван ушел, во всю матеря себя за то, что так и не решился поцеловать врачиху. Он уже почти собирался, но какое-то предательское чувство трусости остановило. Ваня никогда не испытывал проблем с женщинами, но перед Варварой Сергеевной почему-то робел. Возможно потому, что она была гораздо старше по званию, а Иван, наконец, начал привыкать к армейской субординации.

Петруха вечером поинтересовался:

– Посему такой глусный? Сидис, молсис как дулак. Сто слусилось?

Ваня молча пожал плечами. Сам-то он понимал, почему нет настроения, но делиться переживаниями с другом не хотел.

– Власиха хосесь? – Петруха ехидно усмехнулся.

– А это хосесь? – Иван показал ему кулак.

Якут не испугался и весело захихикал:

– Хосесь, хосесь. Нисево, флонта приедем, больше не захосесь. Тама баска совсем длугой клутить. Тама думаесь как свой сопа сохланить, а не пло баба. Как думаес, олдена нам дадут?

– Ага, – хмыкнул Ваня. – Дадут, а потом догонят и еще раз дадут.

– Засем два лаза? – удивился якут.

– Затем, – отрезал Иван и пошел договариваться с бабой Дусей, чтобы выдали форму Петрухе.

Ночь пролетела быстро, а наутро началась отчаянная суматоха. Почти всех раненых отправили в тыл, осталось всего несколько ходячих выздоравливающих, потом общими усилиями разобрали лагерь, погрузились на три едва живые полуторки и пяток телег и выдвинулись в сторону фронта.

Иван было попытался вытребовать себе назад свое оружие, потому что чувствовал себя словно без штанов, но как выяснилось, притащили его уже без стволов и без вещмешка. Петруха тоже остался безоружным, но не особо этим огорчался и болтал не умолкая.

– Война законсится, уцится пойду – уцитель хосю быть, однака.