Раганьош поставил вопрос так: не следует ли Фери потребовать у Михая Тоота объяснений? Ведь самолюбие Фери уязвлено.

Хомлоди возражал. Он считал, что отказ сам по себе допустим. Упаси бог разрешать вопросы бракосочетания по правилам рыцарской чести.

Все глаза устремились на огромного Яноша Левицкого уланского полковника в отставке, известного дуэлянта.

— А что ты скажешь, Янош?

Полковник заявил: да, он, действительно, видит некий тонкий нюанс, из которого можно кое-что извлечь. Ведь Михай Тоот согласился на брак, и только сейчас, вернувшись из Тренчена, наложил свое вето, что в глазах сброда легко может выставить Фери в неприглядном свете. Могут подумать, будто в Тренчене, где стоял полк младшего Ности, Тооту стало известно о каком-то бесчестном поступке. Что ж, Фери, действительно, имеет право требовать объяснений.

Никто не осмелился возразить полковнику, такого никогда еще не бывало; даже Пал Ности не отважился бы, не сложись столь безвыходного положения, — ведь он догадывался, какое объяснение может дать Тоот, коли его вынудят, — а посему высказался так: он полностью присоединился бы к справедливо и тонко изложенным взглядам господина Яноша, если бы Михай Тоот на самом деле дал свое согласие, но, как рассказывал ему проездом через Пешт Израиль, истинное положение дел заключается в том, что это госпожа Тоот наболтала, будто ее супруг не возражает против брака, но самому Тооту принадлежит лишь то заявление, которое он лично сделал Коперецкому, доверенному Фери, а именно, что дочери он не отдаст, — однако за это нельзя требовать сатисфакции.

Левицкий гневно подрагивал мохнатыми бровями, и хотя Ности опроверг его в весьма тактичной форме, родичи тем не менее опасались, что полковник просто изничтожит его.

Он и в самом деле заворчал, когда Ности кончил, но изничтожать не стал. Таким образом дуэль не состоялась.

Но все же долгие недели, даже месяцы родственники мужского пола продолжали обсуждать этот вопрос, ну, а женщины главным образом бранили Фери за то, что он заказывал кольца в Бонтоваре: ведь по инициалам даже дурак догадается, кого он намечал в невесты; итак, спасенья нет, рано или поздно об отказе станет всем известно. О, позор, какой позор! Если б не легкомыслие с кольцами, еще можно было бы скрыть или отрицать, но теперь — всему конец.

— Я на улицу показаться не смею, — ныла маленькая графиня (жена Раганьоша). Лишь татарская княгиня сохраняла присутствие духа.

— Э, может, еще не все потеряно. Скептические улыбки были ей ответом. Фери повесил голову и только вздохнул.

— Над чем вы, собственно говоря, смеетесь? Ведь в пьесах так бывает всегда в первом действии! Но в третьем акте пары обязательно соединяются!

— Тут уж его песенка спета, милая сестрица, — перебил ее рыкающим басом уланский полковник.

— Кто знает, милый брат Янош? Видела я и такие тюльпаны, что на опилках вырастали.

Родственники принимали намеки госпожи Хомлоди за пустые слова для утешения Фери, только Вильма не оставляла надежды и как-то стала выпытывать у тети Мали:

— У вас на самом деле есть план?

— План? Пока еще нет. Но в темноте уже кое-что забрезжило.

— Ну, шепните мне, — взмолилась губернаторша. Госпожа Хомлоди шепнула что-то, Вильма рассмеялась и даже слегка покраснела.