|
На ее высокопревосходительстве был венгерский чепец бабочкой, мелкие золотые чешуйки дрожали и светились на нем, как светлячки. Просто любо-дорого поглядеть, а тут еще веселое, красивое личико под чепцом! Губернатор держал в коленях золотую шпагу и, проезжая по деревням, раскланивался направо и налево. Сидевший напротив него господин Малинка бережно вез посох, увитый цветами. А все остальные! Ни конца, ни края не видно! Раганьоши в большой карете с гербами. На голове графини страусовое перо, что твой папоротник! Господин Хорт па четверке гнедых с серебряными бубенцами, выбивавшими музыку, словно стеклянные колокольчики на навесе дворца корейского императора. В упряжке из четырех пони ехали девочки Хорт, подружки невесты, кучером у них был карлик, а рядом па облучке в роли лакея мальчуган лет восьми — десяти в доломане с серебряными пуговицами, в красной шапке с серебряными галунами, — словом, зрелище было сказочное, как будто всю коляску по волшебству доставили сюда из страны Лиляпутий. Но кто может описать весь этот блеск, всю роскошь? Море кружев, парчи, бархата, бесчисленные драгоценные камни! Даже глаза устают, когда десятая, двенадцатая коляска проносится мимо, как во сне. Всего одна минута, — и разглядеть-то не успеешь как следует. Под конец у всех кружились головы, и зрителям, утомленным этим пиршеством ослепительных красок, мерещилось, будто они сами превратились в попугаев. Теперь уже больше глазели на будничную упряжку какого-нибудь родича попроще — все-таки разнообразие! Редактора Клементи, например, ехавшего в жалком фиакре, запряженном двумя дохлыми клячами, встречали в селах криками «ура»: и бедность потешное зрелище там, где она в редкость.
Едва появлялись кареты, как распахивались все окна. За горшками с геранью показывались любопытные женские личики, не одна девица мечтательно вздохнула: «Ах, что-то теперь делает, о чем думает Мари Тоот?» Некоторые выбегали на улицу и долго глядели вслед огромному облаку пыли, поднявшемуся за свадебным кортежем. — Гм, многого добился Михай Тоот, — рассуждали люди. — А ведь, говорят, пекарем был в Америке. И вот поди ж ты, дочку его теперь «ее милостью» величать станут. Впрочем, она того заслуживает, истинно голубка кроткая. И что бедняжка делать станет среди этаких пав? Наибольший интерес, разумеется, проявился в Рекеттешё. Все село высыпало на улицу, образовав живую стену до усадьбы Тоотов. Мужчины почтительно снимали шляпы, когда проезжали свадебные гости. Собаки лениво лежали у ворот и не лаяли, а философски помаргивали и тихонько ворчали. Ворчали, быть может, о том, как хорошо господам живется. Однако собак у крестьянских дворов было мало, наиболее осведомленные из них собирались в лабиринтах между строениями в поместье Тоота, где воздух был насыщен различными запахами жаркого, а тонкие органы псиного слуха волновало восхитительное шипение. Михай Тоот с непокрытой головой встречал на крыльце валом валивших сановных господ и изнеженных дам. «Добро пожаловать к нам, добро пожаловать». Гости трясли ему руки, обнимали, называли дорогим дядюшкой или братцем, а самые любезные из дам даже чмокали его в чисто выбритые морщинистые щеки. Осведомлялись о милой сударыне-тетушке, возившейся в большой комнате у накрытых по-царски столов со всевозможным жарким да освежительными; она переходила из одних родственных объятий в другие, а маленькие татарские княжичи еще и ручку ей целовали. «Ох вы, милые мои, ненаглядные! Да вы не утруждайте себя!» Вокруг все было — сплошь улыбки, сплошь веселье, сплошь мед и сахар; распахнутые комнаты были набиты битком, в толчее люди то и дело теряли друг друга. Коперецкий искал жену и жаловался, что даже не видел еще невесту. — А хорошо бы на нее теперь взглянуть, — заметил Хорт. — Почему? — Вероятно, она сейчас одевается. |
