— Господин приехал из Пешта, и, надо сказать, профессия у него странная. Он — особенный мастер, железо сверлит. Барин нынче привез его с собой.

— Мастер, железо сверлит? Это как же так?

— Гм. Он с такой же легкостью продырявит железо, как вы — арбуз или тыкву. Раз-два, ткнет инструментиком в самое крепкое железо и — трр — дыра готова, да такая, что в нее хоть две руки просунь. — И Бубеник лукаво прищурился. — Странная, доложу вам, специальность.

— А для чего она? — допытывался кто-нибудь из тех, кто любил прощупывать все до самых печенок.

Бубеник пожимал плечами, прикладывал руку к губам, показывая, что вынужден молчать, но все ж согласился хоть чуточку осветить это темное дело.

— Есть у господ, знаете ли, немало странных вещей, но не всегда полезно узнавать, для чего они. А вот к чему такая специальность, об этом могут догадываться даже такие бедняки, как мы с вами. Скажем, замок у шкатулки не открывается, а хочется из нее вынуть что-то, да так, чтоб не заметили…

Бубеник доверительно рассказывал об этом всем, кто подходил к нему, когда они останавливались, потом проводил Малинку обратно в барский дом, где его уже ждали к обеду. Хозяйке разрешалось вставать пока лишь на несколько часов в день, поэтому в полдень она снова легла и попросила подать себе обед в постель. Малинка, надо сказать, даже обрадовался, узнав, что Вильма не будет обедать вместе с ними. Он жаждал минуты встречи, мечтал о ней, но, когда она подошла, испугался. За столом они сидели с бароном вдвоем. Бубеник прислуживал и одновременно подбадривал хозяина:

— Все идет как надо, ваше высокоблагородие, с жемчугами дело пошло на лад. Но Коперецкий уставился на него с сомнением.

— Я, Бубеник, не верю в чудеса. Боюсь, что ты навлечешь на меня бурю, а потом все кончится ничем. У меня дурное предчувствие, очень дурное.

Он и вправду за обедом был молчалив, сидел погруженный в свои думы, произнес едва несколько слов, быстро выпил кофе и спросил Малинку, спит ли он обыкновенно после обеда, потому что сам он всегда засыпает чуток, ровно настолько, чтоб глаза обмануть.

— Я никогда не сплю после обеда. Это только важным господам под стать.

— Что же вы делаете?

— Если нет работы, читаю обычно. Есть у вас в доме библиотека?

— Нет.

— Но книги-то есть? Я выберу себе какую-нибудь для чтения.

— Нет тут ни одной, дружок, сказал же вам, что я ученик животных.

— Тогда я попросил бы тот словацкий песенник, который вы обещали мне дорогой. Лицо Коперецкого просияло.

— Ага! Ну конечно! Я и шкатулку тоже пообещал. Ступайте к себе в комнату, я все пришлю вам.

Малинка пошел к себе и после сытного обеда лениво прилег на зеленый репсовый диван, пуская кудрявые пряди дыма в воздух. Задумался о том, почувствовала ли госпожа Коперецкая, что он здесь. (Сам он непременно почувствовал бы на ее месте.) А как они встретятся? Что она скажет? Испугается или обрадуется? И Малинка решил: что бы ни случилось, он будет владеть и сердцем и нервами.

Две дородные кошки уже охотились под кроватью: они сидели, уставившись на щель в полу, — очевидно, подстерегали ускользнувшую туда добычу. Малинка от скуки наблюдал за охотницами и с великодушием сытого человека чисто теоретически сочувствовал стремлению алчных кошек, сам тоже с нетерпением поджидая появления мыши.