— Нет, я только расстилаю истину перед пестрыми мотыльками твоих планов.

— Надо непременно попытаться, и ваша помощь — самое главное. Фери попросил меня за обедом переговорить об этом с вами обоими.

— Я еще утром предложил свои услуги, хотел его представить, — ответил Хомлоди. — Дело возможное, если только он покорит девушку. Но девица-то с причудами.

— А мне, признаться, — полушутливо заметил Коперецкий, — жаль было бы отдать ему эту девушку, да и…

— И?

— И не скрою, моя симпатия на стороне старика Тоота. Он великолепно вел себя по отношению к нам.

— Но ведь это еще одна причина принять его к нам в семью, — рассудил Ности.

— Ну конечно, если дело пойдет само собой. Но коли старик пришел бы ко мне за советом, я не посоветовал бы ему отдать дочку за Фери… Уж очень он легкомыслен… Ности состроил обиженную физиономию, положил чубук, встал и сказал:

— Спасибо тебе, сынок, теперь я снова чуточку поумнел. И направился к группе гостей, стоявших в другом конце зала.

В Коперецком заговорила совесть. Ах, это все же безобразие с моей стороны. Старик, бедняга, пропихнул меня в губернаторы, чего только не сделал ради этого, а теперь, когда он обращается ко мне по такому пустяку, я, вместо того чтобы ободрить, обеими ногами топчу его отцовские чувства.

— Ну-ну, папенька, не уходите! Да что вы, папенька? Образумьтесь! Вы любите повесу, но ведь и я его люблю. Возвращайтесь-ка обратно и скажите, чем я могу помочь в этом деле; Слово даю — помогу. Не сердитесь на меня и не ставьте каждое лыко в строку. И потом, зачем вы советуетесь, ежели хотите, чтоб на каждое ваше слово мы только кивали послушно? Вот что, старина, не ходи ты вокруг да около, а прямо приказывай!

Тут Ности повернулся, улыбаясь, и повел себя как победоносный диктатор с усмиренным подданным.

— Тебя, Израиль, я прошу лишь об одном, помоги своему шурину деньжатами. Не может он приступить к такому щекотливому делу с пустыми руками. Красивый выезд, слуга, то да се, — все это так же необходимо, чтобы вскружить голову девице, как заманчивый силок, чтобы птичку поймать. Nota bene  ты все записывай, и Фери честно вернет деньги. А если что, так я-то здесь! Деньги твои, сынок, в самом надежном месте, все равно что в фартуке у богородицы.

Коперецкий молча кивнул с мрачным видом, словно признавая, что это и впрямь надежное место.

— Бог с ним! Обещаю, — произнес он с расстановкой, — и дам. Сколько смогу.

— Ты не бойся, Прага отдаст. А от тебя, свояк, я жду только одного, — промолвил он, повернувшись к Хомлоди, — что ты будешь ментором стоять у Фери за спиной. Из всех родичей ты один знаком с Тоотами и можешь очень помочь мальчику, особенно в смысле внешних связей. Если, скажем, он захочет что-нибудь передать родителям или девушке, если колесо завязло и его надо поднять и прочее и прочее, — тебе же известно сватовское ремесло. Но тут запротестовал Хомлоди. Нет, нет, он для такого дела не годится.

— Меня увольте. Я этого не умею. Вол и есть вол, где вытопчет, там трава не растет. Мне известны только прямые, проторенные пути. Там я не заблужусь. Я могу представить Фери, похвалить его, взять под защиту, если кто обидит, могу быть даже сватом, если до этого дело дойдет: мол, подойди ко мне, красотка, глянем друг на друга, слово ласковое молви, улыбкой приворожи, и станцуем мы с тобой мартогатош и копогатош, а потом притворимся обиженными, спрячемся под фату страдания, на блюде кокетства преподнесем свое кажущееся равнодушие. Все эти чудесные игры и разного рода хитросплетения хороши, и в конце концов из них всегда что-нибудь выходит — либо чепец, либо отказ.