Как ни вглядывались присутствующие, ни в лице, ни в глазах у Коперецкого нельзя было подметить даже искорки радости. Да, ничего не скажешь, голубая кровь есть голубая кровь! Этот нищий словацкий барончик получил сорок тысяч годового дохода и даже не ликует. Почти невероятно! Более того, гляньте, гляньте, как омрачилось у него чело, какой свинцовой пеленой покрылись глаза, как вытянулись черты лица, будто ветром сдуло с них радость и веселье.

Пал Ности погладил себя по животу, так доволен он был поведением зятя. А мысли понеслись в таком направлении: «Да, наш Израиль славный малый, он далеко пойдет. Умеет управлять лицом соответственно обстоятельствам. Из него выйдет государственный муж что надо. Кто бы подумал? Гм, великие загадочные силы живут в этой чертовой славянской породе».

Коперецкий еще раз медленно прочитал депешу, а сам судорожно сжатой рукой нервно теребил алую гвоздику в петлице. Потом, совсем расстроенный, сунул телеграмму в карман и сказал Малинке, который изучал висевшую на стене карту комитата:

— Малинка, я пойду пообедаю сейчас, а вы отправьте господину министру внутренних дел депешу о том, что комитетское собрание прошло как обычно и в полном порядке. Никаких витиеватостей. Все.

Сопровождаемый свитой, он стал спускаться по лестнице, а приближенные, двигаясь небольшими группками, высказывали свое мнение, разумеется, тихо, in camera charitatis .

— Вот это благородный человек! Как возобладало в нем родственное чувство утраты над мещанской алчностью! А ведь он получил сорок тысяч годового дохода. Другой на его месте не только не опечалился бы, а даже не мог бы скрыть своей радости. Сердце у него, ей-богу, мягче воска.

Пал Ности услышал это замечание и остался им не слишком доволен — ему вовсе не хотелось, чтобы зять прослыл мягкотелым человеком. Уж пусть лучше суровым считают, пускай лучше боятся, чем любят, ибо страх — кормилица авторитета, а любовь только нянька при нем.

— Не думаю, между нами говоря, — вмешался он, — что Израиля опечалила смерть родственника, ведь они были врагами и даже теперь судились друг с другом. Насколько я знаю зятя и его гордость, он расстроился скорей всего потому, что усопший Коперецкий ухитрился свалиться с лошади, опозорив таким образом фамилию Коперецких.

Такое объяснение еще больше возвысило его в глазах бонтойских дворян, и они только покачивали головами: «Ах, раздуй его горой!»

На самом деле ни то, ни другое не соответствовало истине: Коперецкий состроил кислую физиономию просто потому, что сразу представил себе, какое кровопускание захотят произвести тесть и милейший его шурин, воспользовавшись новыми обстоятельствами. Ведь Фери Ности, еще пока читали депешу, так вскидывался перед ним, будто он и есть тот самый свирепый жеребец, который сбросил несчастного Исаака Израиля Коперецкого.

ДЕСЯТАЯ ГЛАВА Куда черт не пронырнет, бабу за себя пошлет

После обеда господа проследовали в курительную. С дамами остались только Фери да ценитель изящных ручек — Хорт.

Старик Ности отлично знал цену обычаю продевать ленточки всяческих планов сквозь голубоватые колечки дыма, что вылетают из трубок в послеобеденное время. Поэтому он пригласил Коперецкого и Хомлоди на кушетку, стоявшую в сторонке, и завел разговор о том, что настала пора помочь и Фери.

— Ты, Израиль, уже вельможа, а мальчик еще ни то ни се. Поймите, сила родства, сила всей семьи — это здание, которое стоит наперекор столетьям, у него есть стены, башни и башенки, но есть и трухлявые балки и трещины, сквозь которые дождь затекает под крышу. И здание это надо непрерывно обновлять там, где оно ветшает, надо затыкать дыры, ставить подпорки, прибивать железные скобы. Сейчас такая ненадежная балка — Фери, потому и надо как-то помочь ему.