ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА Читателя перебросят в старые времена, когда еще и мед был слаще

Лет за тридцать пять до описанных нами событий жил в Пеште некий резчик Иштван Надь, — он мастерил пенковые трубки. Той порой это было первостатейное ремесло. Вся страна курила с утра до вечера. Табаку было quantum satis  — у господ выращивали табак, все прочие его воровали. Достопочтенное дворянство считало целью своей жизни получше обкурить как можно больше пенковых трубок и мундштуков, так, чтобы у них, как говорится, усы не выросли. Кому удавалось, тот оглядывался обычно на свое прошлое с некой гордостью: дескать, не зря он прожил на этом вылепленном из грязи шарике. Про некоторые прекрасные, гладко обкуренные мундштуки по всей стране шел разговор, словно о Кохиноре, мол, там-то и там-то, в Радване у барона Радваньского или в Саболче у Андраша Речки, есть трубка, обкуренная до цвета красного дерева, и нет на ней даже такого пятнышка, как на плаще святой Розалии, и стала она такой крепкой, что по ней дважды проехал воз с сеном и даже царапинки не осталось. В те времена резьба трубок была искусством. Про удачную трубку нашего господина Надя люди толковали столько же, а быть может, даже больше, чем сейчас о какой-нибудь пьесе. Какова, дескать, у нее дудка, да какая на ней трубка. Если в витрине (на улице Ури) Надь выставлял новое по форме произведение, то перед витриной собиралась уйма народу. И столпившиеся зеваки охотно сообщали друг другу о некоторых интимных подробностях жизни мастерской — например, о том, что у господина Надя есть подмастерье, по имени Михай Тоот, вот он-то и режет самые лучшие трубки. Руки, мол, у него золотые.

И это была святая истина. Речь шла о нашем Михае Тооте из Алшо-Рекеттеша; в те далекие времена он работал у Иштвана Надя в мастерской за тридцать пенгё в месяц; хорошие деньги по тем временам, потому что было в них сорок гривенников, а на полгривенника можно было день прожить, да так, что и нищему подать медный грош… если бы в ту пору водились нищие.

Но Мишка Тоот знал, куда девать деньги. Он сходил с ума по книгам, и все хорошее, что появлялось на книжном рынке, покупал тотчас. Вместо того чтобы просаживать деньги в «Двух синих козлах» или в «Двух пистолетах», он уносил добычу в свою чистенькую комнатку на улицу Фрюярсфельд и впитывал в себя духовную пищу, как зелень росу. Дурак он, что ли, пить вино, когда за те же деньги можно нектаром наслаждаться, Правда, урожай на книги был невелик и разориться на этом было невозможно, — а если и нарождалась книга, то очень уж далеко находилась книжная лавка, далеко от головы писателя. Шандор Петефи, например, не мог напечатать сборник своих стихотворений. Откуда бы взялись у него на это деньги? Но какое дело было до него вельможам, которым принадлежала страна! Они играли в карты, пили да отрыгивали после еды. А вот портному Гашпару Тооту, который шил на них штаны, пришло в голову, что он обязан в достойной одежде выпустить на свет божий самое прекрасное, самое лучшее, что уродилось на венгерской земле. И он подкинул несколько сот форинтов для издания книги. Вечный позор вельможам тех времен, которые лопатами швыряли деньги повсюду, куда не надо. Зато под простыми серыми бекешами и куртками бились жаркие сердца Имена приказчиков, стряпчих да мастеровых увековечены на последних страницах книг того времени, где принято было поощрения ради указывать имена подписчиков. Той порой страна поддерживалась добрыми, честными бедняками, которым она вовсе не принадлежала.

Душа нации скрывалась, скиталась, словно пилигрим, находила приют то там, то здесь. А иногда ее и вовсе не было нигде. Может, совсем уже затерялась? Но вдруг она снова возникла на поверхности. Ах, так, значит, она еще существует? И в каких же странных местах вспыхивала она вдруг — там, где) никто не стал бы ее искать, — среди солдат императора, среднего телохранителей в Вене! Потом пустилась в странствия, путешествовала, но ни у одного класса не могла найти себе надежного пристанища.