писал Пушкин П. А.  Вяземскому  3  августа  1831  г.  -  Более  ста  человек

генералов, полковников и офицеров перерезаны в  Новгородских  поселениях  со

всеми утончениями злобы... Действовали мужики, которым  полки  выдали  своих

начальников. Плохо, ваше сиятельство!"

     Секретное "Обозрение происшествий и общественного мнения  в  1831  г.",

вошедшее   в   официальный   отчет   III   Отделения,   следующим    образом

характеризовало ситуацию, взволновавшую Пушкина: "В июле месяце  бедственные

происшествия в военных поселениях Новгородской губернии  произвели  всеобщее

изумление и навели грусть на всех благомыслящих".

     Еще резче и тревожнее был отклик на новгородские события самого Николая

I. В письме к графу П. А. Толстому царь прямо свидетельствовал о  том,  что:

"Бунт в Новгороде важнее, чем бунт  в  Литве,  ибо  последствия  могут  быть

страшные!"  Принимая  22  августа  1831  г.   в   Царском   Селе   депутацию

новгородского дворянства, он же заявлял:  "Приятно  мне  было  слышать,  что

крестьяне ваши не присоединились  к  моим  поселянам:  это  доказывает  ваше

хорошее с ними обращение; но, к сожалению, не везде так обращаются. Я должен

сказать вам, господа, что положение дел весьма не  хорошо,  подобно  времени

бывшей французской революции. Париж - гнездо злодеяний - разлил яд  свой  по

всей Европе. Не хорошо. Время  требует  предосторожности"  (Н.  К.  Шильдер,

Император Николай I, т. II, 1903, стр. 613; "Русская старина",  1873,  Э  9,

стр. 411-414).

     В аспекте событий 1831 г. получали необычайно острый политический смысл

и исторические уроки пугачевщины.

     Переписка Пушкина позволяет установить, что он  ближайшим  образом  был

осведомлен о происшествиях в Старой  Руссе.  Его  информатором  о  восстании

военных поселян - фактах, не подлежавших,  конечно,  оглашению  в  тогдашней

прессе, - был поэт  Н.  М.  Коншин,  совмещавший  служение  музам  с  весьма

прозаической  работой  правителя  дел  Новгородской  секретной  следственной

комиссии.

     "Я  теперь  как  будто  за  тысячу  по  крайней  мере  лет  назад,  мой

любезнейший Александр Сергеевич, - писал  Н.  М.  Коншин  Пушкину  в  первых

числах августа 1831 г. - Кровавые  сцены  самого  темного  невежества  перед

глазами нашими перечитываются, сверяются и уличаются.  Как  свиреп  в  своем

ожесточении   народ   русской!   Жалеют   и   истязают;    величают    вашим

высокоблагородием и бьют дубинами, - и это все вместе".

     К событиям 1831 г.  восходили  таким  образом  не  только  политические

дискуссии широкого философско-исторического  плана  о  русском  народе  и  о

судьбах помещичье-дворянского государства, но и некоторые  конкретные  формы

официозной фразеологии, ожившие впоследствии на страницах "Истории Пугачева"

и "Капитанской дочки".