Внезапно резкая боль пронзила голову Хоукмуна и в то же мгновение отступила. Он посмотрел на машину: краски ее поблекли, а паутинки как будто съежились. Поднеся руку ко лбу, он с содроганием ощутил, что там появилось что-то новое, доселе ему незнакомое. Твердое и гладкое, теперь оно было частью его самого.

Барон Калан смотрел озабоченно.

– Ну? Ты ведь не сошел с ума? Я был уверен в успехе! Ты ведь не сумасшедший?

– Я не сумасшедший, – ответил Хоукмун. – Но мне кажется, что я боюсь.

– Ты постепенно привыкнешь к Камню.

– Так это Камень у меня в голове?

– Да-да. Черный Камень. Погоди-ка. – Калан развернулся и отдернул в сторону занавес из алого бархата, за которым оказалась плоская овальная пластина из кварца фута два в высоту. На молочной поверхности начало сгущаться какое-то изображение, и спустя мгновение Хоукмун уже смотрел, как Калан-из-видения вглядывается в картину, возникшую на полированном кварце. Это походило на какую-то бесконечность.

Стоило пленнику чуть повернуть голову, как видение тоже немного изменилось.

Калан был в восторге:

– Смотри, он работает. Что видишь ты, то видит и Камень. Куда бы ты ни отправился, мы увидим всё и всех, кто встретится тебе на пути.

Хоукмун попытался заговорить, но не смог: горло сжалось, как будто какая-то сила выдавила воздух из легких. Он снова коснулся теплого камня, на ощупь так похожего на живую плоть.

– Что вы со мной сделали? – наконец проговорил он своим обычным, безразличным тоном.

– Мы всего лишь обеспечили твою верность, – захихикал Калан. – Ты забрал у машины частицу жизни. И если мы пожелаем, то сможем перелить всю жизнь из машины в Камень, и тогда…

Хоукмун поднял занемевшую руку и коснулся руки барона.

– Что будет тогда?

– Он сожрет твой разум, герцог Кёльнский.

Барон Мелиадус поторапливал Дориана Хоукмуна, пока они шли по сверкающим коридорам дворца. Теперь на поясе у герцога висел меч, а одежда и доспехи весьма походили на прежние, времен битвы за Кёльн. Хоукмун сознавал присутствие камня у себя в голове, зато мало различал то, что его окружало. Постепенно коридоры становились всё шире, пока не достигли ширины городских улиц, а вдоль стен стояли часовые в масках ордена Богомола. Впереди показались массивные двери, сплошь покрытые мозаикой из драгоценных каменьев.

– Сейчас ты предстанешь перед королем-императором, – бросил барон.

Двери медленно отворились, открывая взгляду всё великолепие тронного зала, едва не ослепившего Хоукмуна своей роскошью. Свет и музыка наполняли десятки галерей, уступами возносившихся до самого выгнутого куполом потолка; на них были закреплены блистающие знамена пятисот самых славных фамилий Гранбретани. Вдоль стен и на галереях, вскинув в приветственном салюте огненные копья, застыли солдаты ордена Богомола: в масках насекомых, в черно-зеленых панцирях с золотой искрой. Позади них, в самых разных обличьях и в неизменно роскошных одеяниях, толпились придворные. Когда Мелиадус с Хоукмуном вошли, все с любопытством уставились на них.

Ряды солдат уходили куда-то в бесконечность. Там, в конце зала, почти неразличимый отсюда, висел какой-то предмет – Хоукмун поначалу не узнал его и недоуменно нахмурился.

– Тронная Сфера, – прошептал Мелиадус. – А теперь делай всё, как я.

И он стремительно пошел вперед.

Стены тронного зала блестели зеленью и пурпуром, зато знамена были всех цветов радуги, так же как ткани, металлы и драгоценные камни, украшавшие придворных. Но взгляд Хоукмуна был прикован к шару.

Казавшиеся карликами в огромном зале, Хоукмун и Мелиадус ровно вышагивали, приближаясь к Тронной Сфере, а с галерей справа и слева их продвижение обозначали фанфары.