Через десять минут я стою перед зеркалом на складе одежды в черном платье до колен. Юбка не пышная, но и к бедрам не липнет, в отличие от первой, выбранной Кристиной, от которой я отказалась. Мои голые руки покрываются мурашками. Кристина стягивает резинку с моих волос, и я расплетаю косу. Волнистые пряди ложатся на плечи.

   Затем она показывает черный карандаш.

   — Подводка для глаз, — поясняет она.

   — Имей в виду, у тебя не получится сделать меня симпатичной.

   Я закрываю глаза и не двигаюсь. Она проводит кончиком карандаша вдоль ресниц. Я представляю, как стою перед своей семьей в этой одежде, и меня чуть не выворачивает наизнанку.

   — Кому охота быть симпатичной? Я сделаю тебя заметной.

   Я открываю глаза и впервые смотрю на свое отражение прямо. Сердце бьется все быстрее, как будто я нарушаю правила и меня должны наказать. Избавиться от внушенного мне образа мыслей альтруиста будет нелегко, все равно что вытащить одну-единственную нить из сложной вышивки. Но я найду новые привычки, новые мысли, новые правила. Я стану кем-то другим.

   Мои глаза всегда были голубыми, но тусклыми, серовато-голубыми — подводка сделала их ярче. В раме из волос черты лица кажутся мягче и полнее. Я не стала симпатичной — мои глаза слишком большие, а нос слишком длинный, — но я вижу, что Кристина права. Мое лицо трудно не заметить.

   Мне не кажется, что я вижу себя впервые; мне кажется, что я впервые вижу кого-то другого. Беатрис — девушка, которую я украдкой разглядывала в зеркале, которая тихо сидела за ужином. А это — та, чьи глаза притягивают и не отпускают меня; это Трис.

   — Видишь? — произносит Кристина. — Ты… потрясающая.

   Учитывая обстоятельства, это лучший комплимент, который она могла придумать. Я улыбаюсь ей в зеркале.

   — Тебе нравится? — спрашивает она.

   — Ага, — киваю я. — Я выгляжу… другим человеком.

   Она смеется.

   — Это хорошо или плохо?

   Я снова смотрю себе в глаза. И впервые не переживаю из-за необходимости отказаться от своей прежней личности; отражение дарит мне надежду.

   — Хорошо. — Я качаю головой. — Извини, просто мне никогда не позволяли смотреть в зеркало так долго.

   — Серьезно? — Кристина тоже качает головой. — Должна сказать, Альтруизм — очень странная фракция.

   — Идем поглядим, как Алу делают татуировку, — предлагаю я.

   Хотя я и покинула свою фракцию, я пока не готова ее критиковать.

   Дома мы с матерью забирали почти одинаковые стопки одежды примерно раз в полгода. Легко распределять ресурсы, когда все получают одно и то же, но в лагере Лихости намного больше разнообразия. Каждый лихач получает несколько талонов, чтобы потратить в течение месяца, и платье стоит один такой талон.

   Мы с Кристиной бежим по узкой тропинке в тату-студию. Когда мы туда добираемся, Ал уже сидит в кресле, и невысокий худощавый мужчина, на котором больше чернил, чем чистой кожи, рисует на его плече паука.

   Уилл и Кристина листают книги с рисунками, пихая друг друга локтями при виде особо удачных. Когда они сидят рядом, я вижу, насколько они разные. Кристина темнокожая и худая, Уилл бледный и крепкий, но их беспечные улыбки очень похожи.

   Я брожу по комнате, разглядывая картины на стенах. В наши дни художники сохранились только в Товариществе. Альтруисты считают искусство непрактичным, а любование им — временем, которое можно потратить на службу людям, и потому я видела произведения искусства в учебниках, но никогда не бывала в украшенных комнатах.