— Приезжайте, — сказал Большаков. — Кажется, накрыли клиента.

— Что значит «кажется»? — спросил Антон.

— Это значит, что мы еще не видели его в лицо, но девяносто девять процентов из ста, что это именно он.

— Еду, — сказал Антон. — Ни в коем случае не упустите его. Ни в коем случае… Я уже еду!

— Не упустим, — ответил Большаков, усмехаясь. Он вышел из телефонной будки и вернулся в свою «восьмерку». Ловко в тесноте салона переменил кожаную куртку на непрезентабельный джинсовый «ватничек», побрызгал на него спиртом из фляги и снова вылез из машины.

К «пятерке» Джинна он подошел тяжелой походкой пьяного. Он шел нетвердо, размахивал рукой и что-то бормотал, как будто спорил с невидимым собеседником. Грозил ему пальцем и часто сплевывал. В десяти метрах от «пятерки» он остановился, долго шарил по карманам и наконец нашел сигареты — дешевенькую «приму». А вот зажигалки Большаков «не нашел». Он погрозил кому-то пальцем, матюгнулся и пошел дальше. Поравнявшись с машиной, «вдруг» увидел на четверть приспущенное стекло водительской дверцы и сунулся туда.

Сказал, заглядывая в салон, тычась в-мокрое стекло сигаретой:

— Б-бртан, бля, дай огоньку.

— Пошел на хер, — ответил Джинн и отвернулся. Большаков видел его лицо всего две-три секунды, но этого хватило, чтобы опознать объект. Через десять минут он снова сидел в салоне своей «восьмерки» и говорил в радиостанцию: все хоккей, орлы. Это он.

…Сначала он заподозрил Зимина. Да и было отчего: именно Зимин мыл машины в то утро, когда исчезло первое письмо Гойко. Это уже потом ситуация разъяснилась, а тогда он заподозрил Зимина… А позже была поездка к старику Троевичу и весь расклад переменился — очень уж кстати «заболел» Широков. Стопроцентной гарантии, что группу сдал Широков, не было. Наемник Зинько так и не смог внятно сказать: трех или четырех человек они ждали…

Если бы он смог точно сказать, что ждали именно троих, то все гарантированно срасталось — засада и «отравление» Широкова… А «отравился» Игорек мастерски — все симптомы на лицо. Но за руку не схвачен. Джинн решил, что по возвращении в Белград обязательно проинформирует кого положено о странной болезни Игоря Широкова. Он еще не знал, что скоро события закрутятся совсем по-другому… После взрыва растяжки на окраине Костайницы Джинн уже нисколько не сомневался, что Игорь Широков играет свою игру. Что это именно Широков поставил растяжку в доме, и именно поэтому он — Широков — так бесстрашно проник первым в дом, потому что знал: больше растяжек там нет. И быстренько, под шумок, забрал у Гойко «нечто важное».

— Что же это было? — перебил Мукусеев.

— Кассета.

— Кассета?

— Да, Володя, там была видеокассета из камеры Куренева.

— Не может быть!

— Может.

— И… где она теперь?

— В надежном месте, — ответил Джинн. — А в конверте — копия с нее.

— Что на кассете? — чужим голосом спросил Мукусеев.

— Правда о гибели ребят… Они были уже мертвы, а камера продолжала работать.

— Я должен это увидеть, — произнес Мукусеев.

— Конечно, — сказал Джинн. — Конечно…

Они сидели в машине, молчали. Шел дождь, струйки воды стекали по лобовому стеклу. Тысячи километров отделяли их от Костайницы, но все равно они были сейчас там…

— А как эта кассета попала к тебе? — спросил Мукусеев.