На поле танки грохота-али

Танкисты шли в последний бой…

Мукусееву показалось, что он бредит. Что это чья-то шутка — жестокая, подлая. Свой пятиминутный афганский фильм они с Виктором много лет назад озвучили именно песней про танкистов… И звуками ночного боя. Использовать эту нехитрую мелодию предложил Виктор. Теперь, спустя годы, чудилось в этом некая мистика… Или предвиденье судьбы?

Мукусеев стиснул зубы. А на высотке слева вдруг сверкнуло что-то. Просверк был мгновенный, плохо различимый, но Мукусеев знал, что это сверкнула линза снайперского прицела. А еще через секунду на «опель» обрушились пули «мини-драгунова». Костя Могильный пел:

Четыре— е тру-упа возле та-анка

Украсят утренний пейзаж.

В его баритон вплетались звуки выстрелов, еле слышное шлепанье пуль, вспарывающих борт машины и голос Виктора:

— Черт! Черт! Что они делают?

Изображение на экране резко дернулось — очевидно, Виктор ударил по тормозам… Матюгнулся Геннадий. Картинка «уехала» в бок, вверх — вниз… Мелькнуло искаженное лицо Виктора… исчезло. Хаотичное движение камеры прекратилось — видимо, Геннадий положил ее на колени. Изображение подрагивало, на экране было видно нутро салона, ноги Виктора и — в верхней части — склон у дороги. По склону бегут вниз, к машине, вооруженные люди… Автомобиль замедляет ход, останавливается. Левая штанина Ножкина пропитывается кровью.

— Что они делают? — говорит Виктор. — Что они творят?

— Ты ранен, Витька! — возбужденно произносит Куренев. — Ты ранен… Тебя нужно в госпиталь.

На синей джинсовой ткани расплывается темное пятно. Виктор кладет на раненую ногу руку с намотанными на запястье четками…Звенит гитарный перебор… А люди, бегущие по склону, приближаются… приближаются… приближаются. Уже можно разглядеть лица — по большей части небритые, возбужденные, злые… Резко распахивается дверь машины. Все пространство закрывают ноги в камуфляжных штанах, да открытая кобура с огромной рукояткой «кольта» на толстом «пивном» пузе, перетянутом широким ремнем… Тишина… Только перебор гитарный… да голос Кости Тарасова… да напряжение нечеловеческое…

…Машина пламенем объяа-ата,

Вот— вот рванет боекомплект…

— Выходи, — рявкнуло по-сербски пузо с «кольтом». — Попались, бараны!

…А жить так хоче-ется, ребя-ата.

И вылезать уж мочи нет…

— Я ранен, — произносит голос Виктора. — Мы русские журналисты. Мы ваши братья.

— Ты не брат мне, — рычит серб… Ранко Бороевич? Да, очевидно, Ранко Бороевич. — Ты хорватский баран!

Подошли еще люди — в кадре видны их ноги. Ноги в камуфляже и ноги в джинсах, ноги в высоких шнурованных ботинках и ноги в кроссовках. Виден ствол АКМ и рука с бутылкой пива и черными обломанными ногтями… На ноге Виктора все больше расплывается кровавое пятно… Кто-то смеется, икает.

— Документы! — орет Ранко Бороевич, командир «спецгруппы милиции». — Давайте сюда документы, бараны!

Мелькнуло в кадре что-то темное… рука? Да, рука, протягивающая документы… Вторая рука… Бороевич раскрывает один паспорт… другой. Затем наклоняется и заглядывает в машину. На экране видно его лицо — черное от щетины, злое, с огромными зрачками. Несколько секунд Бороевич смотрит глазами своими бешеньми… Смотрит… смотрит.