Изменить размер шрифта - +
Были видны виноградники и спящие за ними дома Костайницы. Владимир глубоко вдохнул теплый ночной воздух, наполненный ароматом садов.

В вольере закричал павлин, а на дворе метнулась какая-то длинная тень. Владимир присмотрелся, но ничего не увидел. Он зевнул и решил: показалось. Он быстро разделся и встал под холодный душ.

Через пять минут он лежал под одеялом, согревался умиротворенный. Звенели, звенели, звенели цикады. Но он не обращал внимания на их предупреждающий голос.

 

Серьезный важняк Генпрокуратуры курил сигарету и кое-как возил мыльной тряпкой по капоту… Не, ночью вид из окна был интересней. Обнаженное тело Сабины в лунном свете смотрится несколько лучше, чем Зимин с тряпкой в руке.

Зимин увидел Мукусеева в окне и приветственно поднял руку. Мукусеев помахал в ответ, крикнул:

— Помочь, Илья Дмитрич?

— Без вас, Владимир Викторович, полно помощников… Сам управлюсь.

А что это, подумал Мукусеев, я так его недолюбливаю? Нормальный, в сущности, мужик. Всю жизнь пахал, изобличал сволочей самых разных рангов. И неплохо, видно, изобличал, коли стал важняком в Генпрокуратуре… Выпивает? Ну да все мы не без греха. Главное, дело свое знает… А настроился я против него потому, что он резко поставил под сомнение показания Бороевича. А зря я на него ополчился — работа у него такая: во всем сомневаться… Зря, зря. Мужик с характером. Наверняка ему сейчас тяжело с похмелья, да и старше он меня на десять лет, но от помощи отказался. Раз его очередь мыть тачки — он и моет. Молодец!

Мукусеев отошел от окна и приступил к бритью. Бутылка из-под пива больше не казалась айсбергом в лунном океане.

 

— А как мы в пансионат приехали? — спросил Мукусеев. — Анискин-то наш тоже был изрядно пьян… Как же он машину вел?

— Машину вел я, — ответил Широков. — Анискин спекся раньше всех. Все кричал, что потренируется в стрельбе и утрет нос Олегу.

Джинн усмехнулся, отхлебнул кофе и сказал:

— Стрельба и прочее — это, друзья мои, все ерунда. Самое сложное было погрузить вас в эту «заставу». Но вдвоем с Игорем мы кое-как с этим справились.

Мукусееву снова стало неловко… Хорошо, подумал, я вчера выглядел… Чтобы сгладить неловкость, он перевел разговор на другую тему:

— Нужно решить, коллеги, что мы будем делать дальше. Ситуация такова: надежды найти кого-либо из взвода Бороевича практически нет. Надежда найти свидетеля здесь, в Костайнице, есть. Но шансы не очень высоки.

После короткого обсуждения решили, что Костайницу нужно отработать до конца. На это уйдет еще три — максимум четыре — дня. Мукусеев чувствовал горечь поражения.

 

Ходили, беседовали, уставали. Слышали однотипные ответы: не знаю, не видел, не слышал… Выпьем ракии, друже! Конечно, друже, выпьем!

Вернувшись вечером в комнату, Владимир сразу увидел разбитое зеркало. Почему-то испугался вдруг странным, иррациональным страхом. Сжало сердце. И непонятно — почему? Разбитое зеркало?… Худая примета. Но всего лишь примета и не более того.

На полу возле зеркала он увидел маленький бумажный катышек. Он лежал посреди зеркальных осколков, расположившихся архипелагом и невольно притягивал взгляд. Машинально Владимир взял в руки катышек. И удивился — комочек бумаги оказался тяжелым. Очевидно, внутри что-то завернуто. Он быстро развернул бумагу… и увидел камень. Обычный серый круглый, обкатанный водой камень. На берегу реки таких полно.

Владимир отшвырнул бумагу и внимательно, включив свет, еще раз осмотрел камень… Что за ерунда? Шутка? Идиотская шутка — завернуть в бумагу камень и зашвырнуть в окно… Совершенно идиотская, мальчишеская выходка.

Быстрый переход