– Мы, немцы, легко не умираем. Это еще не конец фон Оффена... – Он долго молчал, потом опять зашептал: – Победа в войне обходится очень дорого. Она всегда обходится очень дорого. Но порой цена ее бывает слишком высока. Тогда победа не стоит цены. Сегодняшним вечером запросили слишком высокую цену. Я не мог заплатить такую...

Огромный язык пламени судорожно всплеснулся над домом старейшин, осветив их лица красным свирепым светом. Лицо ван Оффена опять стало белым и неподвижным. Он продолжал что‑то бормотать о Кисеки.

– Что вы говорите? – Николсон склонился над ним так низко, что почти касался лицом его губ. – Что вы сказали?

– Полковник Кисеки... – говорил ван Оффен словно издалека, пытаясь улыбнуться, но лишь слегка скривив нижнюю губу. – Возможно, у нас есть что‑то общее. Думаю... – Голос пропал. Он собрался с силами и продолжал погромче: – Думаю, у нас обоих есть одна слабость – любовь к очень маленьким детям.

Николсон пристально поглядел на него, но его внимание отвлек громкий треск, и он обернулся. Стена пламени рванулась вверх, осветив все самые отдаленные уголки маленькой деревни. Дом старейшин, у которого сгорели последние опоры, рухнул, и пламя разгорелось сильнее прежнего. Однако буйство огня продолжалось лишь несколько мгновений. На глазах у Николсона языки пламени опали, со всех сторон надвинулись темные, мрачные тени. Николсон повернулся к ван Оффену, но тот уже был без сознания.

Николсон с трудом выпрямился и, не вставая с колен, смотрел на этого тяжелораненого человека. На него сразу навалилась вся опустошенность, все отчаяние, вернулась резкая боль в обожженных ногах и руках. Появилось неодолимое желание расслабиться, отдохнуть от пережитого в мягкой надвигающейся темноте. Глаза стали слипаться, руки безвольно опустились, но какой‑то крик заставил его встрепенуться. Он услышал топот бегущих по деревне ног и почувствовал, как чьи‑то пальцы больно впились в его обожженное предплечье.

– Давайте, сэр, давайте! Ради бога, сэр, скорее вставайте на ноги! – закричал Маккиннон свирепо и отчаянно, наверное, впервые в жизни. – Они захватили их, сэр! Эти желтые дьяволы захватили их!

– Что‑что? – Николсон замотал головой из стороны в сторону. – Что они забрали? Планы? Алмазы? Да пусть они катятся...

– Надеюсь, что алмазы отправятся в ад и сгорят там вместе со всеми маленькими желтыми ублюдками Востока. – Маккиннон полувсхлипывал, полукричал с глазами полными слез. Он сжал кисти рук, громадные его кулаки побелели от напряжения. Он почти ничего не соображал от бешенства и ярости. – Эти гады взяли не только алмазы, сэр! Хотел бы я, чтобы было только так! Эти жестокие дьяволы захватили с собой заложников. Я видел, как их швыряли в грузовик. Капитана, мисс Драчман и бедного малыша.

Глава 15

За пределами гнева лежит ярость, безудержное, неуправляемое, сводящее с ума неистовство. А за ним, далеко за границами безумия, находится область холодного и полнейшего безразличия. Когда человек вступает в эту область (что случается с очень немногими), он перестает быть самим собой, он выходит за пределы привычных законов и нормальных чувств, мыслей и эмоций, для него слова «страх», «опасность», «страдание», «усталость» относятся к другому миру и он больше не воспринимает их значения. Это состояние характеризуется необычайной ясностью ума, сверхъестественным ощущением опасности и абсолютным пренебрежением ею. Но прежде всего это состояние характеризуется крайней беспощадностью. Именно в таком состоянии пребывал Николсон в половине восьмого вечера того февральского дня, через несколько секунд после сообщения Маккиннона о том, что увезли Гудрун и Питера.

Он необыкновенно ясно мыслил, быстро оценивал обстановку, исходя из того, что ему известно, подсчитывал возможности и вероятности, вырабатывая тот единственный план, который давал хоть какую‑то надежду на успех.