Изменить размер шрифта - +
Они бежали, и их сердца бешено стучали от нечеловеческого напряжения; налитые свинцом ноги горели от боли в мышцах, давно перешедших предел выносливости; груди вздымались и опускались, когда жаждущие легкие вновь и вновь хватали ночной воздух; пот ручьями стекал по телу. Они бежали и продолжали бежать: Телак – потому, что это его отец лежал мертвый в деревне с раной от японского штыка в груди; Маккиннон – потому, что им владела ярость и он готов был бежать до тех пор, пока не рухнет от изнеможения; Николсон – потому, что перестал быть самим собой, а значит, вся эта боль, муки и страдания принадлежали кому‑то другому.

Когда они второй раз пересекали дорогу, то увидели в темноте японский грузовик, на расстоянии не более пяти метров от себя. Они даже не прекратили бежать. Не было никакого сомнения, что грузовик брошен, что японцы забрали с собой пленников и поспешили к городу пешком. Грузовику, прежде чем он остановился, удалось проехать гораздо дальше, чем они предполагали, по меньшей мере полпути до Бантука. К тому же они не знали, как давно японцы бросили его. Николсон отстраненно подумал, что шансов у них почти не осталось. Все трое понимали это, но никто не сказал об этом вслух, не предложил уменьшить убийственный темп бега даже на самую малость. Наоборот, они лишь удлинили шаг и еще отчаяннее устремились в темноту.

После того как они увидели грузовик, в голове Николсона то и дело мелькали видения того, как японские солдаты обращаются с пленниками, когда гонят их по бесконечно длинной дороге через джунгли. Ему представлялось, как прикладами ружей, а может быть, даже штыками безжалостно толкают больного старого капитана, спотыкающегося от слабости и усталости, и Гудрун, которая, тоже спотыкаясь в темноте, сгибается под тяжестью малыша, которого несет на руках, – двухлетний ребенок и через полкилометра станет невыносимо тяжелым. А вдруг она уронит Питера и в спешке они оставят малыша среди джунглей на верную гибель?.. Но внутренняя собранность не позволяла Николсону долго об этом думать. Он выкладывался еще больше, не давая слабости овладеть им. Весь этот бег в темноте не задевал холодное и трезвое, отрешенное от происходившего мышление Николсона.

Уже похолодало, звезды скрылись за тучами и начался дождь, когда они наконец достигли окраин Бантука. Бантук – типичный яванский прибрежный городок, не слишком большой и не слишком маленький, удивительная смесь старого и нового, сочетание Индонезии с ее многовековой древностью и Голландии, находившейся на расстоянии многих тысяч километров отсюда. На берегу, повторяющем изгиб залива, стояли шаткие обветшавшие хижины на длинных бамбуковых сваях, а под ними были развешаны сети, чтобы в них попадала рыба во время прилива. Деля берег пополам, изогнутый волнорез уходил далеко в залив. Возле волнореза стояли причаленные катера, рыболовные суда, покрытые тентами лодки и каноэ, оказавшиеся слишком громоздкими, чтобы их можно было затащить к рыбацким хижинам. Параллельно берегу, за хижинами, тянулись два‑три ряда деревянных домиков с соломенными крышами, какие можно найти и в глубине острова. А дальше, за ними, находился торговый и деловой центр общины, от которого можно было добраться к домам, разбросанным в глубине уютной долины. Последние напоминали типичный голландский пригород, конечно, не имевший широких распланированных бульваров Батавии или Медана, но все же с изящными небольшими бунгало и отдельно стоящими домами в колониальном стиле, возле каждого из которых имелся хорошо ухоженный сад.

Именно к этой, последней части города Телак вел своих двух товарищей. Они пробежали по темным улицам центра города, даже не пытаясь таиться, ибо время скрываться прошло. Их увидели несколько человек, попавшихся навстречу на омытых дождем улицах. Сначала Николсон подумал, что японцы должны были бы объявить осадное положение, но вскоре увидел, что это не так: несколько кофеен были все еще открыты, и их владельцы, китайцы в халатах, молча стояли в дверях, бесстрастно наблюдая за бегущими.

Быстрый переход