|
Можно найти только два объяснения того, почему люди бывают веселыми на реке во время дождя. Одно из них я отверг, так как оно невероятно и говорит не в пользу людей. Второе – говорит в их пользу, и, приняв его, я поклонился этой промокшей, но веселой паре, когда она проплывала мимо. В ответ они помахали рукой, и я долго смотрел им вслед, пока они не скрылись в дымке. Я склонен думать, что эти молодые люди счастливы и до сих пор, если они живы. Может, судьба была милостива к ним, может – нет, но в любом случае я склонен думать, они счастливее большинства людей. Шторм бушевал ежедневно с такой яростью, что иногда, преждевременно истощив силы, отказывался от своих намерений. В этих редких случаях мы сидели на палубе и наслаждались непривычной роскошью – дышали свежим воздухом. Я хорошо помню эти редкие приятные вечера: река, светящаяся изнутри от затонувшего в ней света, желтые отмели, в которых таится ночь, небо, выметенное штормом, кое-где украшен-ное звездами, подобными драгоценностям. Было восхитительно приятно в течение часа или двух не слышать сердитого стука дождя и лишь внимать плеску рыб и легкому шуму воды, вызванному какой-нибудь, водяной крысой, украдкой пробирающейся среди тростников, или прислушиваться к непрестанному щебету немногочисленных, еще не заснувших птиц. Вблизи от нас жил старый коростель. Он самым возмутительным образом будоражил всех остальных птиц и мешал им спать. Аменда, которая выросла в городе, сначала приняла его за дешевый будильник и недоумевала, кто его заводит и почему это делают всю ночь напролет, – а главное, почему его не смазывают. За свой непристойный концерт он принимался с наступлением сумерек, как раз в то время, когда любая порядочная птица готовится к ночному отдыху. В нескольких ярдах от его жилища гнездилось семейство дроздов, и коростель приводил их в неистовство. – Этот дурак снова принялся за свое, – говорила дроздиха. – Если ему непременно хочется трещать, почему он не может делать это днем? (Разумеется, говорила она на языке птичьего ще-бета, но я убежден, что даю точный перевод.) Спустя некоторое время молодые дрозды просыпались и начинали чирикать, и тогда мать прямо бесилась от гнева. – Неужели ты не можешь сказать ему что-нибудь? – возмущенно кричала она своему суп-ругу. – Разве, по-твоему, бедные малютки могут спать, когда всю ночь продолжается этот отвра-тительный шум? Живешь словно на лесопилке. Тогда дрозд-самец высовывал голову из гнезда и кричал взволнованно, но вежливо: – Эй, как вас там, послушайте! Не можете ли вы успокоиться хоть на минуту! Моя жена го-ворит, что дети не в состоянии заснуть. Это нехорошо с вашей стороны, честное слово! – Заткнись! – громко Отвечал ему коростель. – Лучше заставь молчать свою жену. Тебе и с ней-то не справиться. И он продолжал трещать громче прежнего. Тогда вмешивалась в ссору черная дроздиха, жившая несколько поодаль. – Его надо хорошенько отлупить, а не разговаривать с ним. Если бы я была мужчиной, я так бы и поступила. (Это замечание дроздиха делала тоном уничтожающего презрения, и, по-видимому, оно находилось в связи с некой предшествующей дискуссией.) – Вы совершенно правы, мадам, – отвечала соседка. – Именно это я и твержу своему мужу, но он (голос все повышался, так что слышать ее могла любая леди в окрестности), но он не дви-нется с места-о нет! – даже если бы я и дети умирали перед его глазами от всех этих бессонных ночей. – Он не исключение, дорогая, – высвистывала черная дроздиха, – все они таковы! – и про-должала скорее огорченно, нежели сердито. – Но можно ли их, несчастных, винить? Кто лишен настоящей птичей души, не волен над собой! Я напряг слух, чтобы услыхать, прошибли ли эти колкости черного дрозда, но с его сторо-ны доносился лишь явно подчеркнутый храп. |
