|
Мой друг обвинял газетчика, что тот сманил его кота. Газетчик возражал, что несчастное создание появилось у его дверей, вымокнув насквозь и умирая с голоду, и прибавил, что стыдно держать в своем доме животное для того, чтобы тиранить его. Они ссорились из-за кота в среднем дважды в неделю. В ближайшем будущем, возможно, дело дойдет до потасовки. Джефсона очень поразил этот рассказ. Он задумался и молчал. Я спросил его, желает ли он послушать еще что-нибудь, и так как он не выразил решительного протеста, я продолжал. (Мо-жет быть, он спал, – эта мысль тогда не пришла мне в голову.) Я рассказал ему о бабушкиной кошке, которая, прожив безупречно более одиннадцати лет и поставив на ноги семью из шестидесяти шести котят, не считая тех, которые околели в мла-денчестве в бочке с водой, сделалась на старости пьянчужкой и погибла в состоянии крайнего опьянения под колесами телеги пивовара (о, как это справедливо!). Я читал в антиалкогольных брошюрах, что ни одно бессловесное животное не может проглотить и капли алкоголя. Мой со-вет, – если вы желаете, чтобы животные сохраняли порядочность, – никогда не давайте им слу-чая даже вкусить алкоголя. Я знавал одну лошадку… Впрочем, это не к месту: речь идет о кошке моей бабушки. Плохо закрывавшийся кран пивного бочонка был причиной грехопадения этой кошки. Под кран обычно ставили блюдце, куда стекали капли. Однажды кошка, которую мучила жажда, вошла в кухню и, не найдя другого питья, полакала немножко: ей понравилось, и она полакала еще немного, ушла на полчаса, а возвратясь, прикончила все, что оставалось в блюдце. Потом она села возле него и стала ждать, когда оно снова наполнится. С этого дня и до часа своей смерти эта кошка, как мне кажется, ни разу не была трезвой. Целые дни проводила она перед кухонным очагом в пьяном отупении. По ночам она торчала в погребе, где хранилось пиво. Бабушка, потрясенная и огорченная сверх всякой меры, отказалась от хранения пива в бо-чонках и перешла на бутылки. Кошка, обреченная тем самым на вынужденную трезвость, целых полтора, дня в безутешном и весьма сварливом настроении бродила по дому, потом исчезла и вернулась домой в одиннадцать часов пьяная в стельку. Где она была и как ей удалось добыть хмельного, нам так и не удалось узнать, но то же са-мое повторялось ежедневно. Иногда по утрам ей удавалось обмануть нашу бдительность и уд-рать, а вечером она, пошатываясь, брела домой, и я не желаю осквернять мое перо, пытаясь опи-сать ее состояние. Как-то в субботу вечером ее настиг печальный конец, о котором я уже упоминал. Вероят-но, она была очень пьяна, так как возчик сказал нам, что из-за темноты и усталости его лошади едва плелись. Полагаю, что бабушка вздохнула с облегчением. Когда-то она очень любила свою мурлы-ку, но беспутное поведение кошки заставило бабушку изменить отношение к ней. Мы, дети, за-копали труп кошки в саду под тутовым деревом. Однако почтенная старушка настояла на том, чтобы мы не насыпали холмика над могилкой. Так она и покоится, без почестей, всеми забытая пьянчужка. Я рассказал Джефсону и про другую кошку, которая. некогда принадлежала нашей семье. Она была воплощенным чувством материнства и все свое счастье видела в детях. И действи-тельно, я не помню, чтобы у нее когда-нибудь не было семьи – большой или маленькой. Ее не очень беспокоило, что у нее за семья. Если не было котят, она довольствовалась щенками или крысятами. Любое существо, которое она могла мыть и кормить, по-видимому, вполне устраивало ее. Полагаю, что она могла бы вырастить цыплят, если бы ей их доверили. Вероятно, все ее умственные способности были поглощены материнством, ибо особого ума она не проявляла. Она никогда не могла отличить своих детей от чужих. Она воображала, что всякое молодое существо – котенок. Мы как-то поместили среди ее потомства щенка-спаниеля. потерявшего собственную мать. Я никогда не забуду ее удивления, когда он впервые залаял. |
