Занятно понаблюдать за бонга, когда они — в театре. В зале гаснет свет, на сцене появляется актер и произносит: «Вот занавес!» Затем занавес открывается, и на сцену выходят актеры, чтобы сыграть, допустим, «Гамлета» или «Мнимого больного». Но сначала каждый актер представляется публике, называя свои имя и фамилию, а затем имя персонажа, которого он играет. После чего произносит: «А сейчас — пауза!» И на несколько секунд наступает молчание. Затем начинает говорить другой актер. Когда первый акт заканчивается, на сцену, понятное дело, выходит актер и объявляет: «А сейчас — антракт!»

Меня поразило, что эстрадные представления у бонга, как и у нас, состоят из разговорных сценок, песен, дуэтов и танцевальных номеров. Но у нас обычно бывает так: пара комиков исполняет свою сценку. Затем один из них запевает песню, и оба исчезают за кулисами, а на сцену выбегают стройные девушки и танцуют, чтобы дать зрителю передохнуть; после танца на сцене снова появляются актеры. У бонга актеры, выйдя на сцену, объявляют, что сейчас будет исполнена комическая сценка, потом сообщают, что споют дуэтом, и уточняют: будет смешно. И наконец, актер, последним уходящий за кулисы, объявляет: «А сейчас — балет!» Однако больше всего меня поразило то, что в антракте на занавесе появлялись рекламные баннеры, как бывает и у нас. Но здесь, после того как актер объявлял антракт, он всякий раз произносил: «А сейчас — реклама!»

Я долго пытался понять, откуда у людей бонга эта навязчивая потребность все уточнять. Быть может, думал я, они туго соображают, и, если человек не скажет им: «Приветствую тебя», они просто не поймут, что их приветствуют. В известной степени, безусловно, так и было. Однако была и другая причина. У бонга существовал культ публичных представлений, поэтому им необходимо было превратить в спектакль всё вокруг, не только явное, но также и подразумеваемое. Во время моего пребывания у бонга я даже получил возможность воссоздать историю аплодисментов. В древности бонга аплодировали по двум причинам: либо потому, что им понравилось представление, либо потому, что им хотелось воздать почести какому-то достойному человеку. По силе аплодисментов можно было понять, кого ценят и любят больше всех. Между тем некоторые хитрые театральные импресарио, стремясь убедить публику, что ей показывают высококлассное шоу, рассаживали среди зрителей подкупленных наемников, чтобы те аплодировали, даже когда для этого не было причин. Когда представления начали показывать по телевидению, в студию стали приглашать родственников тех, кто их организовывал, и подавали световой сигнал (незаметный для зрителей) в момент, когда надо было аплодировать. Телезрители очень скоро раскрыли эту хитрость, и у нас доверие к аплодисментам было окончательно подорвано. Однако у бонга вышло иначе. Зрителям, сидевшим дома у телевизоров, тоже захотелось аплодировать, и толпы бонга устремились на телестудии, готовые платить свои деньги за то, чтобы им дали похлопать. Некоторые даже записались на специальные курсы. Теперь, когда все всё знали, в нужные моменты ведущий телешоу сам произносил вслух: «А теперь давайте поаплодируем!» Но очень скоро зрители в студии начали аплодировать без приглашения. Ведущему, который задавал вопросы одному из участников, достаточно было спросить, какая у него профессия, и, когда тот отвечал: «Я убираю газовую камеру в городском собачьем приемнике», зал взрывался аплодисментами. А порой, если ведущий, как случалось у нас во время исполнения сценок Петролини¹, не успевал вовремя открыть рот, чтобы сказать «добрый вечер», то сразу после «добрый.