— Знаешь, Монтеро, история, конечно, очень занимательная, но, честно говоря, я в нее не верю, наверное, это лишь красивое предание. Педро Фахес обошел весь наш край, но ни словом не обмолвился ни о каком городе. И задолго до него, почти сто лет назад, на побережье жили люди. А сколько лет Хуану? Семьдесят? Восемьдесят?

— Он стар, очень, очень стар, можете поверить мне, сеньор. Никто не знает, сколько ему лет. Время не властно над ним. Один индеец с острова Сан-Мигель, совсем дряхлый старик, как-то сказал мне, что, когда он сам был ребенком, Хуан выглядел точно так же, как и сейчас. Разве этому можно найти объяснение, сеньор? Вы считаете себя вправе судить, что на свете бывает, а чего нет? Я лично не стал бы спешить с выводами. Человек я бедный, сеньор, почти вся моя жизнь прошла в горах, мне доводилось заезжать далеко-далеко, в холмы, что находятся к югу отсюда, и я многое повидал. Мое племя считает меня мудрецом… колдуном, который умеет творить чудеса… но до Хуана мне далеко, потому что по сравнению с тем, что умеет он, все мои премудрости просто детский лепет, сеньор. И я, человек гордый, признаю это. Белые привыкли измерять время, сеньор. У вас и на корабле есть часы. Вы очень тщательно измеряете время. Возможно, это одна из ваших ошибок… вы пытаетесь измерить то, что измерить нельзя. Вы пытаетесь надеть кандалы на то, что не может быть заковано в оковы. А вообще, что такое время, сеньор? Кто объяснит? Вы считаете шаги, для того чтобы измерить землю; считаете восходы солнца и луны, смену времен года, но ради чего? Знаете, сеньор, мне кажется, что ваши старания напрасны. Я думаю, что они просто есть. И время существует само по себе, у него нет ни начала, ни конца. Оно было и будет вечно, а поэтому его невозможно ничем измерить. Вы не правы, когда говорите о ходе времени. Мне кажется, что вы живете в мире, где всегда можно пойти влево и вправо, вперед и назад, подняться наверх и спуститься вниз, вы видите его таким, и думаете, что иначе и быть не может. Но, возможно, есть и другие. Те, которые пользуются переходом.

— Переходом? Но через что?

Монтеро встал. Он сосредоточенно смахнул невидимую пылинку со своего сомбреро.

— Утро вечера мудренее. Теперь я пойду спать.

— Хесус?

Монтеро отодвинул засов.

— Да, сеньор?

— А ты тоже говорил со Старцем?

— Очень недолго, сеньор, очень недолго. Совсем не так, как он говорил с вами. Buenos noches, senor. Hasta la vista .

Дверь за ним тихо закрылась, и Шон, усевшись на кровать, принялся стаскивать сапог с ноги. Бросив на пол один сапог, он снял и другой, но вместо того, чтобы бросить его, остался неподвижно сидеть, задумчиво потирая ладонью ступню. Затем осторожно опустил на пол и второй сапог.

Интересно, станет ли кто-нибудь лежать без сна, дожидаясь, когда раздастся грохот от падения его второго сапога?

Всегда ли должно быть именно два сапога?

В самом ли деле все вокруг так уж вечно и неизменно, как мы считаем? Или же это один из углов зрения, под которым мы смотрим на мир, чтобы уютно чувствовать себя в нем?

Он лег в постель, задул свечу и закрыл глаза.

Лошади медленно ступали по извилистой тропе. Путь оказался нелегким для всех. Время от времени на глаза путешественникам попадались дикие коровы. Один рыжий бык — величественный красавец — стоял на склоне холма, подняв голову, раздувая ноздри и кося в их сторону огненным взглядом, словно раздумывая, стоит ли атаковать непрошеных гостей или нет. Никто в отряде не обратил на него ни малейшего внимания, он громко фыркнул, взмахнул хвостом и, пробежав ленивой трусцой несколько ярдов в их сторону, как бы для острастки тряхнул головой и отправился восвояси, скрывшись вскоре за гребнем холма.