— Таша, я не вижу нужды в нынешних обстоятельствах обращаться к прошлому. Оно мне слишком дорого обошлось.

   — Конечно, дорого. Слишком дорого. Но будь же и ты справедлива к императору. Его окружили солдафоны, которых он предпочитал теплу домашнего очага будущей императрицы. Ты только вспомни, какой невыносимой она была даже в ваши тихие семейные гатчинские вечера. То играла в шахматы — ровно столько, чтобы убить время для пресловутой прогулки, когда она со своими сердечными друзьями пускалась в путь по комнате, чтобы проделать ровно сто кругов.

   — И после каждого круга в шляпу одного из друзей кидалась жемчужина. Идиотичная забава, ничего не скажешь.

   — Ты забыла, каждый круг объявлялся к тому же громким голосом. А перед последним все пускались вперегонки догонять друг друга. Императрица в её пышнейшем туалете бегущая с кем-нибудь из камергеров! Его величество предпочитал на это время выходить из покоев. А кто бы не вышел, если бы была такая возможность! Какие ещё нужны доказательства, как тяготился император семейной жизнью! Ведь вы редко принимали участие в этих забавах?

   — Не принимали никогда. Я всегда сидела за вышиванием, а если позволяла погода, выходили в парк. Там было сыро, пахло землёй, цветами и иногда вдали кричали павлины... Государь радовался, как школьник, этой минутной свободе.

   — Вот видишь! А теперь не стало и такой свободы. Император всегда в окружении офицеров, этого мерзкого брадобрея Кутайсова, и не может быть иначе, потому что императрица без перерыва ему за то выговаривает, пока император не обрывает поток её слов самым неучтивым образом.

   — Но при чём здесь невинные дети, и без того несчастные подкидыши? Так легко себе представить их беспросветную судьбу.

   — Мысль императрицы могла быть занята чем-то совсем иным, и под рукой не оказалось человека — близкого человека, который бы обратил внимание его величества на эту сторону дела.

   — Мне было бы легче так думать.

   — Только так и не иначе. Пока у тебя нет оснований на иные выводы.

   — А знаешь, императрица замахнулась и на наш институт.

   — Это ещё с какой стати?

   — Она ненавидит наши театральные представления и положила их искоренить, потому что они унижают дворянских девиц недостойным их ранга занятием.

   — Что поделаешь, она сама недостойна любви собственного мужа. Впрочем, как смешно, что она всё ещё продолжает на неё претендовать. В конце концов, это против правил хорошего тона.

   — Как ты категорична в своих выводах.

   — Я очень тебя люблю, Катишь, но не хочу так мучиться, как ты.

* * *

Император подошёл ко мне, как к близкому приятелю и поверенному, и сказал: «Моп cher, faites danser quelque chose de joli». Я сразу смекнул, что Государю угодно, чтобы я протанцевал с Екатериной Ивановной Нелидовой. Что можно было протанцевать красивого, кроме менуэта или гавота сороковых годов? Я обратился к дирижёру оркестра и спросил его, может ли он сыграть менуэт, и, получив утвердительный ответ, я просил его начать и сам пригласил Нелидову, которая, как известно, ещё в Смольном отличалась своими танцами. Оркестр заиграл, и мы начали. Что за грацию выказала она, как прелестно выделывала па и повороты, какая плавность была во всех движениях прелестной крошки, несмотря на её высокие каблуки, — точь-в-точь знаменитая Сантини, бывшая её учительница! С своей стороны я не забыл уроков моего учителя Канциани, и при моём катане а ля Фридрих Великий мы оба точь-в-точь имели вид двух старых портретов.