|
– Не думал, что ты такая торжественная дура, – сказал на это мой знакомый поэт-сценарист. Он был по-утреннему трезв и суров. Мы встретились случайно в гастрономе. – Кому ты сделала хуже? Маленькому сыну, у которого не будет теперь своей комнаты. И ради чего? Ради чистой совести? Не делай вид, что, кроме этого сценария, твою совесть не отягощают еще три тачки дерьма. Что заботит тебя, несчастная? Высокое имя литератора? Положили все на твое высокое имя, как кладешь ты на имена других, – никто никому не интересен в этой сиротской жизни… Что хорошего еще сказать тебе, моя Медея? Могу поведать о многом. О том, например, что ни один уважающий себя человек и не пошел бы смотреть этот шедевр «Узбекфильма». По-этому на твою гордую позу Литератора и Личности только голуби какнут, и то – из жалости… – Что же ты предлагаешь? – смущенно спросила я, мелко перебирая ногами в очереди к прилавку в молочном отделе. – Я предлагаю немедленно пасть в ноги Анжелке, вылизать ее левый сапог, вымыть полы в ее квартире и без перерыва приступать к написанию режиссерского сценария. – Как?! – удивилась я. – Разве режиссерский сценарий пишет не режиссер?! Он сморщился, пережидая схватку изжоги. – Ну ладно, мне – в винно-водочный, – сказал он наконец. – И вообще: не делай такого ли-ца, будто вчера тебе наложили в карман… Это было не вчера. Разумеется, левый сапог Анжеллы я вылизывать не стала, но, вернувшись из гастронома, вороватым движением, словно невзначай, подключила телефонный аппарат. Он зазвонил через две минуты. Это была Фаня Моисеевна. Обволакивая меня хрипловатым баритоном и через два слово на третье бесстыдно присобачивая суффикс «чк» к моему имени, она сообщила, что сценарий одобрен редколлегией и через неделю мы с Анжеллой можем получить аванс в кассе киностудии – двадцать пять процентов гонорара. – А при чем тут Анжелла? – строптиво спросила я. Оказывается, впечатляющей лекции в гастрономе хватило мне ненадолго. – Сценарий написан мною от начала до конца, и вы это пре-красно знаете сами. – Да черт возьми! – воскликнула Фаня Моисеевна, сметая интонации приязни, как смахи-вают крошки со стола. – Кому это интересно? Расскажите это своим родственникам, и пусть они гордятся «нашей девочкой». Будьте же хоть немного умнее! Сценарий пойдет дальше – в Коми-тет по делам кинематографии, сначала республиканский, потом всесоюзный. – Ну и что? – упрямо спросила я. – А то, что Анжелла – первая женщина-режиссер-узбечка! – Слышно было, как она щелк-нула зажигалкой, закуривая. – Правда, она татарка… Надеюсь, вы понимаете, чья фамилия должна предварять сценарий? – Анжеллина? – тупо спросила я. – Ну не ваша же! – с усталой досадой проговорила старуха. С твердой хозяйственной сумкой производства Янгиюльской кожгалантерейной фабрики мы с мамой шли получать гонорар в кассе киностудии. В сумке лежали: старые газеты «Комсомолец Узбекистана», кухонное полотенце и буханка хлеба. – Сумму заворачиваем в носовой платок, – говорила мама тихо, с конспиративным напо-ром, оглядываясь поминутно как бы на возможных преследователей. Так старательно и серьезно студенты актерского факультета отрабатывают этюд на тему «погоня». – Сумму в платок, потом в полотенце, кладем на дно, сверху придавливаем буханкой… То, что деньги мама называла «суммой», тоже являлось деталью торжественного действа, в которые моя артистичная мать любовно наряжала обыденность нашей жизни. Я никогда ей в этом не мешала, понимая, что каждый имеет право наряжать жизнь по своему вкусу. В одном из тесных коридоров «Узбекфильма» уже стояла маленькая плотная, словно литая, очередь к окошку кассы. |
