|
– Мы почти ничего не тронем в сценарии. Надо только верно расставить национальные акценты. – Фанька, молчи! – вскрикнула Анжелла в странном радостном возбуждении. – Я вижу те-перь – что она хотела устроить из моего фильма! Она синагогу хотела устроить! Все явреи!! Я молча завязала тесемочки на папке, поднялась из кресла и направилась к дверям. Анжелла нагнала меня в прихожей и повисла на мне, хохоча. При этом изловчилась вле-пить мне в шею мокрый и крепкий поцелуй, превративший мое благородное возмущение в по-шлый фарс. Много раз за все время создания… (нет, избегу, пожалуй, столь высокого слова) сваргани-вания фильма я вставала и уходила с твердым намерением оборвать этот фарс, и каждый раз до анекдота повторялась сцена бурного и страстного – с поцелуями взасос (моя бедная шея! выше Анжелла не доставала, была миниатюрна, как персидская княжна) – водворения меня в кинема-тографическое русло. – Дура! – кричала она, облапив меня и ногами отпихивая куда-то в сторону балкона мои сандалии, которые я пыталась обуть с оскорбленным видом. – Дура, кончай выпендриваться! В комнате посмеивалась астматическим кашлем-смешком Фаня Моисеевна. В конце концов я была пригнана в комнату и впихнута в кресло. – Итак, надо подумать, как верно расставить национальные акценты, – затягиваясь сигаре-той, серьезно продолжала Фаня Моисеевна. – А че тут думать! – выпалила Анжелла. – Все узбеки, и тамон болды! – Ну, Анжелла, вы как всегда – из одной крайности в другую, – мягко и укоризненно про-говорила Фаня Моисеевна. – Не забудьте, что, кроме нашего Минкульта, есть еще Госкино… Образ Григория нужно оставить как образ русского друга. – Так он же тоже яврей! – Не преувеличивайте, – отмахнулась Фаня Моисеевна. – Его любовницу Лизу тоже оста-вим русской. – Любовницу – да, – согласилась Анжелла сразу. Фаня Моисеевна глубоко задумалась, сбивая указательным пальцем пепел с сигареты. Так глубокомысленно сидят над планом будущего сражения или над пасьянсом. Рубиновая горючая слезка посверкивала в перстне. – Очень серьезно надо отнестись к уголовному миру сценария, – сказала она, – вот у вас вор есть, осетин, и бандит-кореец. Это никуда не годится. – Почему? – спросила я уже даже с любопытством. – Потому что крайне опасно задевать национальные чувства меньшинств. – Я тоже отношусь к национальному меньшинству, – возразила я. – Тем не менее мои на-циональные чувства весь вечер вы не то что задеваете – вы лупите по ним кувалдой. – Радость моя, какого черта? – интимно улыбнулась старуха. – Вы мне еще двадцать раз спасибо скажете, пока сценарий и фильм будут инстанции проходить… Нет, осетин у нас прой-дет эпизодом в звании сержанта, а кореец будет просто милым соседом, тем, что, помните, здо-ровается по утрам с нашим дедушкой… Весь преступный мир мы поделим пополам, на узбеков и русских. Дадим одного еврея – подпольного цеховика, сочините смешной диалог для его до-проса… Главного героя Сашу мы назовем… – Фаня Моисеевна затянулась сигаретой. – А пусть его зовут Маратик! – воскликнула Анжелла с нежностью такой откровенной си-лы, какая была бы прилична лишь при обсуждении имени первенца в семье, тщетно ожидавшей младенца многие годы и наконец получившей его – недоношенного, голубенького, полутора-килограммового. Тут я испугалась по-настоящему. – Но послушайте, – начала я осторожно, – существует ведь еще правда жизни и правда ис-кусства. Превращая семью главного героя в узбекскую, вы идете против реальности. В узбекских семьях принято почтительное отношение к старшим, а наш герой то и дело говорит дедушке: «Ты что, дед, спятил?!» В эту минуту в комнату вошел Маратик – босой, в спортивных трусах «Адидас». |
