|
Был у нее один тяжелейший порок, за который, по моему выстраданному убеждению, сле-дует удалять особь из общества, как овцу выбраковывают из стада: она говорила то, что думала, причем без малейшей разделительной паузы между двумя этими, столь разными, функциями мозга. Сказанув, обычно приходила от произнесенного в восторг и изумление. В этой огромной пятикомнатной квартире они жили втроем. И если мать с сыном связыва-ли на редкость тугие, перекрученные, намертво завязанные узлами колючей проволоки отноше-ния, то отец, на взгляд постороннего, казался настолько случайным человеком в доме, что впер-вые попавшие сюда люди принимали его за такого же гостя. Сейчас, как ни силюсь, не могу припомнить – был ли в этих хоромах у него угол. Между тем прекрасно помню «кабинет» Анжеллы, комнату Маратика, всю обклеенную фотообоями: джунгли, обезьяны, застывшие на пальмах с кокосовым орехом в лапах, серебряные водопады, оцепеневшие на стенах. Поверх этого африканского великолепия наклеены были метровые фо-тографии каких-то знаменитых каратистов, схваченных фотокамерой в мгновение прыжка, с летящей железномускульной ногой, рассекающей воздух, как весло – воду. А вот комнату Мирзы, Мирзы Адыловича, профессора, талантливого, как говорили, ученого, – не помню, хоть убей. Правда, в спальне стояла громадная, как палуба катера, супружеская кровать, но боюсь – хоть и не мое это дело, – профессору и там негде было голову приклонить. Впрочем, на то была причина – о, отнюдь не амурного свойства. Скорее, наоборот. Впервые я увидела Мирзу в тот день, когда пришла читать Анжелле начальные страницы сценария. Часам к пяти в дверь позвонили тремя короткими вопрошающими звонками. Анжелла пошла открывать и спустя минуту появилась с высоким, очень худым, неуловимо элегантным человеком лет пятидесяти. Он напоминал какого-то известного индийского киноактера – худо-щавым смуглым лицом, на котором неуместными и неожиданными казались полные, женствен-ного рисунка губы. – Это Мирза, – сказала Анжелла, интонационно отсекая от нас двоих присутствие этого человека. – Ну, читай дальше. – Очень приятно, – сказал Мирза, протягивая мне странно горячую, точно температурную руку. – Творите, значит? Н у, творите, творите… Я вдруг ощутила запах спиртного, перебитый запахом ароматизированной жвачки, кото-рую он как-то слишком оживленно для своего почтенного возраста жевал. – Не мешай нам! – крикнула Анжелла. – Пошуруй в холодильнике насчет ужина. – Сию минутку! – с готовностью, возбужденно-весело отозвался Мирза. – Сей момент! Словом, он был основательно пьян. И, судя по всему, не слишком удивил этим Анжеллу. Тогда я поняла – кто он. И правда, очень быстро он приготовил ужин, и, когда позвал нас на лоджию есть – там стоял большой обеденный стол, – оказалось, что все уже накрыто, и умело, даже изысканно – с салфетками, приборами, соусами в невиданных мною номенклатурных баночках. Когда мы пообедали и вернулись в гостиную, Мирза, надев фартук, стал мыть посуду, хотя, на мой взгляд, ему бы следовало принять горячий душ и идти спать. Но он не ушел спать, а все возился на кухне, гремел кастрюлями. И хотя он находился в собственном доме, меня не покидало ощущение, что этому, почему-то с первой минуты безотчетно симпатичному мне, человеку некуда идти. Час спустя явился Маратик, отец и его стал кормить. Я слышала доносящиеся из кухни голоса. Рявкающий – Маратика и мягкий, виновато-веселый голос отца. – Опять?! Опять накиррялся? Как свинья! И в ответ – невнятное бормотание. – Дать?! – угрожающе спросил сын. – Дать, я спрашиваю?!. Допросишься!.. Помнится, на этом вот эпизоде я попрощалась и ушла. Литературный сценарий катился к финалу легко и местами даже вдохновенно. |
