|
Не здоро-ваясь, развинченной походкой отдыхающего спортсмена он подошел к платяному шкафу и, рас-пахнув дверцы, молча поигрывая молодыми мускулистыми ногами, стал громко стучать вешал-ками. – Чистую рубашку я найду в доме, – проговорил он со сдержанной яростью, не обременяя фразы вопросительной интонацией. – Рубашки все в грязном белье, Маратик… – заискивающим тоном ответила мать, – надень спортивную майку. Он развернулся, несколько секунд с холодным интересом изучал нас троих, стопку листов на журнальном столике. У него было лицо молодого хана Кончака – по складу скорее казахское, чем узбекское, – красивое, но отмеченное лишь одним выражением: всеобъемлющего презри-тельного высокомерия. – Ты, мать, что – совсем сбондила со своими сценариями? – наконец спросил он негромко. – Анжелла, помните, – оживленно встряла Фаня Моисеевна, – когда Маратик был малень-ким, он показывал пальчиком на мои глаза и говорил: «газки синьки, зеленьки», что означало «глазки синенькие, зелененькие»… Маратик с жалостливой гримаской уставился на старуху, все еще держащую палец где-то у переносицы, и, собрав губы трубочкой, проговорил пискляво: – Фанька! Молци! Прикрыв глаза, она засмеялась коротким одышливым смешком. Анжелла ушла искать по комнатам рубашку для Маратика, а мы с Фаней Моисеевной си-дели и молчали. Наконец она спросила: – Вы какого года рождения? – Какая разница? – раздраженно спросила я. – Понимаю, о чем вы. Да, я родилась в послес-талинское время. – Вот видите, – усмехнулась она, – а я родилась гораздо, гораздо раньше… – А Торквемада еще раньше, – грубо сказала я. Она отмахнулась, закуривая: – Аи, бросьте, при чем здесь Торквемада… – Послушайте, – спросила я хмуро, – у меня появились тяжкие опасения, что главную роль в фильме наша козочка захочет подарить своему хамёнку. – Чш-ш-ш! – Фаня Моисеевна приложила к губам палец с перстнем и, скосив глаза на дверь, проговорила тихо и внятно: – Он, конечно, сукин сын… Но, между прочим, студент ре-жиссерского факультета театрального института и очень способный мальчик. – Хоть гений! Он абсолютно антипатичен. Вся эта довольно банальная история, – я щелк-нула по папке, – держится на обаянии главного героя… Фаня Моисеевна вздохнула и достала из пачки очередную ментоловую сигарету. – Боюсь, тут мы с вами бессильны… – Вы ошибаетесь! – проговорила я торжественно, поднимаясь из кресла. Впоследствии обнаружилось, что Фаня Моисеевна не ошибалась никогда. – Знаешь, где выделяют место под строительство нашего дома? – сдержанно ликуя, объя-вила мама. – Пустырь за вендиспансером. Место дивное! На углу квас продают! – Хорошо, – сказала я устало. – А что?! – вскинулась она, как будто я ей возражала. – Летом квас на углу – большое удобство! – Как и вендиспансер, – добавила я. – Что это за синяк у тебя на шее? – спросила она подозрительно, как в десятом классе. – Ударилась, – ответила я, как в десятом классе. Наутро я позвонила Анжелле и – так опытный звукооператор поддерживает на пульте звук на нужной высоте – ровным дружелюбным голосом сообщила ей, что, к сожалению, вследствие многих причин потеряла интерес к будущему фильму и с сегодняшнего дня намерена заняться кое-чем другим. Она издала птичий клекот, но я повесила трубку и выдернула провод из розетки. – Не думал, что ты такая торжественная дура, – сказал на это мой знакомый поэт-сценарист. Он был по-утреннему трезв и суров. Мы встретились случайно в гастрономе. |
