– Никто меня не похищал. Послушай, Зоя. Я на работе. У меня на столе лежат доверенности, заверенные нотариусом, на дачу, и вторая – на машину…

«Анатолий Борисович! – зычно позвал кто‑то из приемной. – Отоприте!»

– Продай все это. Оставь часть денег себе, остальное положи на счета Вовки и Сергея.

– Ты арестован?!

Стук повторился. На сей раз сильнее, настойчивей.

– Нет, я не арестован.

– Тогда что происходит?! – истерично кричала жена. – Зачем продавать, зачем нам эти деньги?!

«Кожухов! – прыгала дверная ручка. – Кожухов, откройте дверь!»

– …что мне с ними делать, Толик?! Кожухов переждал приступ истерики.

– Жить! – сказал твердо и положил трубку.

«Анатолий Борисович, на минутку! Это Вершков!..» – за дверью слышались еще чьи‑то голоса, потом по ней стали стучать кулаками.

Кожухов прижал к груди пистолет и выстрелил до того, как замок не выдержал и в распахнувшуюся дверь ворвались люди.

16

«…которые на Невель шли, платили витебской бригаде, а „уральцы“ – могилевским.

– Сколько?

– По пятьсот. За транспорт.

– Что они возили?

– Цветмет. Медь, никель, титан, алюминий. В апреле «уральцы» шли на Латвию через Витебск с тремя транспортами, охрана – человек восемь. «КамАЗ» и два «МАЗа» с прицепами. Платить отказались. Ну, наши… «витебские», то есть… начали стрелять, троих положили…

– Этот инцидент нам известен. Вы с «витебскими» поддерживали связь?

– Нет. Бригадиры пару раз встречались – договаривались о территории. С «минскими» стычки были после того, как фургон с редкоземом стопорнули.

– С каким редкоземом?

– Не помню. Узнали, что на Калининград транспорт пойдет с металлом… Они все вроде на Калининград идут: пошлину платить не надо – из России в Россию получается… Ну, вроде, медь и алюминий у них – для отвода глаз, а в кабине должна была быть коробка или чемодан с… этим… Наши…

– Кто «наши»?

– Турич, Пелевин… Меня там не было, я ничего не видел – на Даугавпилс с сельхозтехникой в тот день ходил, можете проверить. Мне брат Василий говорил.

– Я проверю, Шалов. Дальше?

– Дальше… это… м‑ммм… дальше…»

Рутберг оторвал от магнитофона напряженный взгляд и посмотрел на Кормухина.

– Сестра укол делает, – пояснил тот. – Обезболивающее. Они сидели вдвоем в кабинете Рутберга в Краснодольской прокуратуре. Их разделял стол, заваленный следственными материалами, – документами, аудио– и видеокассетами, протоколами. Изредка звонил телефон.

– Как Родимичу удалось его разговорить? – поинтересовался Рутберг, размешивая сахар в давно остывшем стакане с чаем.

– Очень просто, – ответил Кормухин. – Пообещал отпустить домой.

– Как?.. После всего, что он натворил?

– Эти показания он давал в реанимационном отделении Минской горбольницы – повреждены шейные позвонки после неудавшейся попытки суицида. Пока родители ищут деньги на операцию, его поддерживают наркотиками. Но врачи говорят, шансов на то, что он встанет с постели, практически нет. Так что никто его в колонию не отправит – со сломанной‑то шеей. Свобода ему гарантирована.

В магнитофоне что‑то звякнуло, стоны прекратились.