— Вам бы я мог рассказать, но… Ей-Богу, не знаю, что вы подумаете… Вы, без сомнения, такая чуткая женщина, но как мне решиться… Это так трудно.

— Андрей, ради Бога, перестаньте. Это только в дамских романах герои любят заявлять, причем в первой же главе, что никому не могут открыть свою роковую тайну, хотя у них для этого, собственно, нет абсолютно никаких причин, кроме явного желания автора хоть чем-нибудь занять своих персонажей и растянуть повествование страниц на двести. На двести первой странице выясняется, что герой — сын герцога, похищенный во младенчестве цыганами… В жизни же все роковые тайны носят весьма прозаичный характер: незаконнорожденный ребенок — раз, любовница-шантажистка — два, тайный брак — три, огромные долги — четыре, дурная болезнь в тяжелой форме или наследственное сумасшествие — пять… Да вот, пожалуй, и все, если не предположить еще, что вы завербованы иностранным агентом и работаете на военную разведку кайзера Вильгельма или в качестве члена ЦК партии эсеров готовите покушение на московского генерал-губернатора…

Андрей уже хохотал за своим мольбертом.

— Елена Сергеевна, вы меня уморили! Конечно же, я не имел в виду ничего подобного!

— Какое счастье! У меня прямо-таки камень с сердца свалился. Так в чем же суть вашей роковой тайны?

Щербинин тут же стал угнетающе серьезным.

— Я люблю Марию Антоновну.

Щека Андрея, видная из-за мольберта, заливалась краской.

— Ну, голубчик, это-то вовсе не тайна, это как раз заметно невооруженным глазом. Но почему вы говорите о своей любви таким трагическим тоном?

— Я полагаю, что Марусе моя любовь совсем не нужна! Она не только не хочет слушать мои признания, но даже старается лишить меня всякой возможности хоть как-то коснуться этой темы. Боюсь, ничего, кроме равнодушия, я не встречу. Это так больно, когда вместо любви тебе предлагают горячую дружбу, а то и вовсе прохладные отношения.

— Ну, горячая дружба все же лучше…

— Но я на ней уже обжегся! Как только эта дикая история с украденным наследством завершится для Маруси благополучным образом, я уеду куда-нибудь из Москвы. Отправлюсь в сибирские дебри…

— Подождите, голубчик, я что-то не могу взять в толк, как отъезд в дебри может способствовать разрешению обсуждаемого вопроса?

— Полагаю, что именно сибирские дебри подходящее место, чтобы уйти от здешней суетной жизни… Я так несчастлив! Я хочу покоя…

— Надеюсь, вы хотя бы не догадаетесь уйти от здешней суеты в мир иной? Покоя, причем вечного покоя, там предостаточно, но помните, что самоубийство — большой грех. В этом смысле сибирские дебри, конечно, предпочтительнее. А что, простите, вы собираетесь делать в этих дебрях? Поселиться в раскольничьем скиту? Или добровольно разделить с каторжанами тяготы жизни в Туруханском крае?

— Я и там могу заниматься искусством…

— Какой вы еще, в сущности, ребенок, Андрей! Представьте себе, вы забьетесь в какой-то медвежий угол, где восемь месяцев в году — зима, а остальные сезоны столь скоротечны, что не успеваешь заметить, как они сменяют друг друга. Разница между весной и другими временами года лишь в том, что весной там грязь по колено, а в другое время — немного ниже колена, не считая долгой зимы, когда сугробы по пояс. Снега или дожди идут постоянно, в вашей маленькой избушке все время горит очаг, у которого вы пытаетесь согреться и высушить свою мокрую одежду… А если к вам доберутся какие-нибудь гости, например, пара соседей-каторжников, осужденных за грабежи на улицах, они тоже появятся у вас мокрые до нитки и развесят свое платье у огня… Вам всю жизнь придется провести среди испарений сохнущей одежды.