Спускаться — непросто совсем было: лесенка к стенке зала подземного прижимается вплотную, а стенка гладкая и скользкая, несколько раз ноги с деревянных ступеней соскальзывали, приходилось на руках висеть, ногами опору усиленно ища. Чувствую — открылась рана на плече, до конца не зажившая, кровь закапала. Насилу до конца дополз.

Спрыгнул с последней ступеньки — из штрека мне навстречу, шатаясь, Бернд выходит. Худой, бледный, с бородкой реденькой, одет в лохмотья неприглядные. Глаза воспалённые, красные, в гнойных подтёках. Идёт, на плечо индианки молоденькой опираясь.

— Брат! Брат!

Опущу я подробности? А? Не сериал голивудский, чай, снимаем…….

— А где наши, остальные? — Бернд вопрошает, — Папа — где, Мари? Она писала — что Лёха в Загадочном зале остался. А сама — где? Папа — почему его не вижу? Дракон — как вам его убить удалось? А Мари — где она?

Твою мать! Сколько можно — одно и то же трендеть и выспрашивать, словно магнитофон испорченный? Особенно, когда и не знаешь — что отвечать. То ли — правду, то ли — наоборот всё вовсе?

Тут ещё индианка эта — смотрит неотрывно и тревожно, симпатичная такая барышня — высокая, стройная, и личико милое достаточно, разве что — худое очень и измождённое.

Отвёл я Бернда в сторонку для разговора, а симпатяшке этой индейской, на испанском, велел Джека в штрек проводить — для оказания помощи больным и голодающим.

С видимой неохотой пошла, оборачиваясь, и на Бернда глазами собаки верной, посматривая. Не нравятся мне такие взгляды, Айна на Лёху точно так пылится. Возможно, и здесь история аналогичная место быть имеет, в смысле — с оттенками любовным. В данном случае — неуместными, к Бернду применительно, оттенками.

Джедди тем временем шустро в противоположный зал кинулся — место гибели доктора (и — Дракона, соответственно) осмотреть, свой талисман поискать.

Про Мари другу я очень коротко рассказал — мол, во время взрыва, с глазами что-то случилось, но примочки есть — полежат немного на глазах — всё пучком и будет.

Потом, чтобы время как-то потянуть, не сразу Бернду о смерти отца его сообщать, спрашиваю:

— Брат, а вот индианка эта хорошенькая, у тебя что, любовь с нею?

Ждал, похоже, Бернд этого вопроса, поэтому и ответил сразу, честно в глаза мне глядя, без тени смущения:

— Нет, Андреас, ты же знаешь — я только Мари люблю. Тут другое. Помнишь, у Джека Лондона рассказ есть — "Тайна женской Души"?

— Конечно, — отвечаю, — Помню, отличный такой рассказ. Там в главного героя дочь вождя индейского влюбилась — сильно и безвозмездно, ничего взамен не требуя. Даже умерла потом — возлюбленного спасая. А он — и не просил её об этом, и, даже, о чувствах ответных — не намекал вовсе. Красивый — рассказ.

— В корень, друг мой, зришь, — Грустно Бернд вздыхает, — И здесь всё — один в один. Индианка эта, её — Нару зовут, действительно в меня влюбилась. И жизнь мне не раз спасала, и — вообще. Не давал я ей ни малейшего повода на ответные чувства надеяться, а ей, похоже, этого и не надо: я рядом — она и счастлива. А, может, притворяется, и надо ей всего-всего? Андрес? Как-то не хочется её обижать…..

Не успел я ответить, от того места, где лесенка верёвочная в зал опускалась, повизгивание раздалось, жалобное, щенячье.

Оборачиваюсь — Мари, с повязкой на глазах, покачиваясь, по направлению к нам бредёт,

руками за стенки зала держась. Интересно, а с Зорго что она сотворила? Жив ли?

Бернд жену свою узрел, охнул, побежал к ней, вернее, попытался побежать — упал от слабости, на четвереньках пополз.