Опущу я подробности? Правда? Не мелодраму слезливую, голивудский, чай, снимаем…

Сидят влюблённые, друг друга нашедшие, пройдя через тернии гадкие, обнимаются, целуются, шепчутся…

Идиллия сплошная — идиллистическая, как будто — одни они в этом Мире…

Слышу сзади — ещё один щенок заскулил коротко, и — затих.

Оборачиваюсь в очередной раз — уже зная, кого увижу.

Стоит эта Нару неподвижно — словно статуя каменная, лицо гримасой ужаса перекошено, рот приоткрыт, глаза круглые — одни такие зрачки сплошные.

Как бы эта красотка, приревновав, на Мари с ножом не бросилась

Подошёл осторожно, предварительно — чисто на всякий случай, пистолет с предохранителя сняв, за рукав осторожно подёргал. Бесполезно, барышня словно в сон летаргический впала.

Вот они — превратности любви, в полный рост, превратные такие — превратности.

Тут Джедди подошёл, отрапортовал в пол голоса:

— Нет там ничего, командир, ни пепла, ни других следов. А Огнин — уцелел, без всяких повреждений!

И гордо на медальон, на шее висящий, пальцем своим мохнатым показывает.

Действительно, медальон мало того, что цел остался, так и сверкает ещё, такое впечатление, ярче гораздо.

Рассказал я Джедди о последних катавасиях любовных, Нару окаменевшую продемонстрировал.

— Да уж, — мальчишка заявляет, — Любовь эта — заморочки сплошные, данные нам Богами — чтобы жизнь конфеткой не казалась.

— Ладно, — говорю, — Споры философские мы до лучших времён оставим. А пока, поднеси, пожалуйста, к глазам этой статуи индейской свой медальон волшебный, говорят, Огнин для чиго — авторитет непререкаемый.

Джедди медальон с шеи снял, к глазам Нару поднёс, через секунд десять индианка на колени опустилась, залопотало что-то на своём наречии.

— Это она, — Джедди переводит, — О своей покорности полной вещает. Спрашивает — какие приказания будут. Так — какие?

Подумав немного, отвечаю на английском:

— Пусть к ближайшей стене отойдёт, сядет — лицом к стене, естественно. И — молча там сидит, до следующего приказа. Только ты уж это всё — как-нибудь по-другому изложи, солидно, как местному Живому Божеству полагается

Мальчишка перевёл — голосом строгим, длань к каменному потолку воздев.

Нару тут же к стене зала бросилась, да и застыла там неподвижно.

Вот и ладушки, на одну проблему меньше.

Тут Бернд сзади вскрикнул — тоскливо так, протяжно.

Видимо Мари ему о смерти доктора Мюллера рассказала.

— Что ж ты, папа! Зачем? Как же так? — Бернд кричит.

Потом на ноги вскочил, и прямиком ко мне.

Тут я и понял, за что старый доктор передо мною взглядом своим прощальным извинялся.

— Как же так, Андреас? — Друг меня вопрошает, глаза бешенные, ладони рук — в кулаки сжаты, — Почему ты ему позволил? Почему — не остановил?

— Думаешь, — отвечаю, глаз не отводя, — Было бы лучше, если бы вместо него — Мари пошла? Сам я не мог, знаешь ведь, что Старшим группы такого нельзя делать. Охолони немного, успокойся.

Бернд в пол уставился. Потом и говорит:

— Да ладно, всё я понимаю. Не обижайся.

Тут и Мари, на руку Джедди опираясь, подошла.

Обнял её Бернд за плечи, и пошли они — медленно-медленно, к тому месту, где доктор Мюллер погиб.

С той стороны, где лесенка верёвочная свешивалась, шум неясный раздался. Оказалось, это Зорго спускается, с трудом немалым: голова разбита, лицо всё в крови.

Помогли мы с Джедди Капитану на землю, в смысле — на пол зала подземного спуститься.