Наташу поразило, что она совсем недавно думала о том же самом.

– И еще, знаешь… – Впервые за время разговора Пестель улыбнулся. Причем с облегчением. Будто сказал что-то неприятное, но важное, и теперь можно расслабиться. – Я очень верю своим ощущениям. Они меня никогда не подводят. Мысли подводят, ощущения – нет. Так вот ощущения подсказывают мне: наша история окончится… как бы это сказать… не так, как мы ждем. Разум негодует, утверждая, что все предопределено, а ощущения не соглашаются, хоть ты тресни.

Наташа подошла к нему, погладила по волосам, по щеке, посмотрела в глаза – внимательно, будто пытаясь понять, откуда вдруг взялся этот человек.

Это было непонятно. Но значения не имело. Вообще, когда любовь – детали не имеют значения. Важно было только одно: чтобы этот человек никуда не делся. Как можно дольше не девался никуда.

Вошли в спальню.

Пестель начал раздевать ее, она подчинялась.

Подумала совершенно некстати: «Как давно у меня дома не было мужика. Как давно!» Пестель положил ее на кровать, смотрел на нее, любовался.

У Пестеля были нежные пальцы, умелые. Он вообще был страстный и умелый одновременно. Наташа тоже старалась, как могла. И пальцы ее скользили где надо. И Пестель стонал, и она стонала. И все было хорошо, почти как по-настоящему.

Только не могла Наташа отключить голову, не могла поплыть в этой страсти. Впервые в жизни она хотела, но не могла отдать себя любимому человеку.

Забыться было нельзя. Забыть – нельзя. Даже в ее пьяном и от коньяка и от любви состоянии она слишком хорошо понимала: забыть нельзя.

А потом было утро. Утро, которое все и решает в любви. Да, светлое утро, а не темная ночь. Спокойная радость оттого, что рядом любимый человек, а не бешеная страсть. Страсть можно испытывать и к проститутке, а вот эта спокойная радость утра бывает только рядом с тем, с кем хочешь прожить день.

Пестель поцеловал Наташу в глаза. Она проснулась от этого поцелуя и подумала, что, если бы умела молиться, поблагодарила бы Бога за то, что под конец жизни Он подарил ей такой праздник.

Как же не хотелось в это утро, казавшееся теплым и светлым, чтобы праздник был «под конец». Ужасно не хотелось. До слез, которые не текли потому лишь, что радость все-таки умудрялась быть сильнее ощущения смерти.

ЦВЕТКОВ И ДРУГИЕ

Завтракали под телевизор. Пили кофе. Ели сыр. Было хорошо.

– Какие планы на день? – спросила Наташа.

Спросила не потому, что ее так уж сильно интересовало, чем именно будет заниматься Павел Иванович, а потому, что в ее картине счастливой жизни это был обязательный фрагмент: женщина спрашивает мужчину о его планах. Мужчина отвечает. Потом они целуются у дверей. Женщина смотрит в окно, как мужчина уезжает, и возвращается на кухню готовить ему еду.

Такой план Наташе очень нравился.

– Планы у меня теперь одни, – сказал Пестель. – Биться с Саморядом не на жизнь, а на смерть. Причем на его смерть.

– А это не опасно? – спросила Наташа.

Спросила, прекрасно зная ответ. Но в ее картине счастливой жизни женщина должна была волноваться за мужчину и непременно задавать ему такие вопросы.

С того самого мгновения, как Наташа утром увидела в своей постели Пестеля, ей все время казалось, что она играет роль. И эта роль ей определенно нравилась.

Она поцеловала Пестеля у двери, пообещав приготовить на ужин что-нибудь необыкновенное.

Постояла у окна, помахала рукой.

Подумала: «Как странно я прожила жизнь! Все мои любовные истории – это истории про мужиков, которые обижали меня, а я им мстила. Я прожила жизнь почти до конца и впервые провожаю мужчину, стоя у окна! Как такое могло случиться?»

И еще подумала: что бы ни сделал Пестель дальше, она ему мстить не будет.