Алексас слушал спокойно. Он не дрожал, когда Ташу колотило – не только от мороза. Тонкий и прямой, как смычок, он вглядывался в лицо Зельды, и его мерное дыхание светлым маревом уносилось к звёздам вечной ночи.

– Тебе дадут фору. От тебя потребуется лишь бежать. Чем быстрее побежишь, тем больше времени выиграешь до смерти. – Тон Зельды сделался почти доброжелательным. – Противомагические наручники спадут сами, когда окажешься достаточно далеко. Так будет интереснее. – Ведьма помолчала. – Ах да. Ты имеешь право на последнее желание. Любой безобидный каприз, который я позволю.

– Любой? – спросил Алексас, глядя ей в глаза без тени страха.

– Который я позволю, – повторила Зельда.

– Отпустите Ташу.

– Ты считаешь это безобидным капризом?

– Ненадолго. Я хочу попрощаться.

Послышались скабрезные шепотки. Смешки. Губы Зельды скривила улыбка – и, мельком оглянувшись, она кивнула Андукару.

Эйрдаль разжал руки, позволив Таше упасть на снег.

Она подняла голову. Оглядела эйрдалей, колдунов, оборотней и амадэя: лихорадочно пытаясь придумать хоть что-то, чем могла бы навредить этой компании – даже в звериной личине.

Посмотрела в спокойное лицо Алексаса.

Он не боялся – он ждал. Ждал последних в его жизни слов. От неё.

…последние. Слово, в котором – пронизывающий ветер, могильный холод, надгробные камни и крик отчаяния. Но ведь с тех пор, как закончилась жизнь, в которой она была Таришей Альмон Фаргори, Алексас всегда был рядом, и даже сейчас из души отказывалась уходить уверенность, что всегда будет…

Таша встала. Отряхнув ладони от колючего снега, сделала шаг вперёд.

Ночь, лес, нечисть отступили перед воспоминаниями, в которых не было ничего колдовского, ничего пугающего. Алексас, щекочущий ей пятки, пока она не хочет просыпаться. Алексас, обнимающий её, пока она плачет. Алексас, протягивающий ей руку, Алексас, идущий по лунной лестнице, Алексас со снежком в руке, Алексас, Алексас…

…именно в этот миг – чёрный, страшный, безнадёжный миг – Таша поняла и признала то, что могла понять и признать уже давно. То, что заставило её сделать следующий шаг – и побежать к нему. Привстав на цыпочки, посмотреть в глаза, выцветшие в звёздном сумраке, казавшиеся серыми больше, чем синими. Обвить руками его шею.

Легко, совсем коротко коснуться губами сухих мальчишеских губ.

Держать бы его, держать и никогда не отпускать: до последнего мига, до последнего вздоха…

– Я люблю тебя, – не отстраняясь, выдохнула она.

Он не ответил на поцелуй. Ответом ей был один лишь странный обречённый выдох. И когда, вновь коснувшись земли полной стопой, Таша увидела его лицо, на губах его расцвела пугающе безрадостная улыбка.

– Я люблю тебя, – эхом отозвался он, коснувшись ладонью её щеки. Обнял её за плечи, прижал к себе, утыкая лицом в холодную ткань его рубашки, заставляя закрыть глаза…

…как раз в тот момент, когда Таша осознала, что руки его должны быть скованы.

Удивлённые крики нечисти обратились в дикие вопли в миг, когда волна ровного не обжигающего жара окатила Ташу с головы до ног, а темнота перед глазами сделалась зелёной.

Щёлочками разомкнув веки, она повернула голову.

Изумрудное пламя, ласкавшее их с Алексасом прикосновениями нежными, точно тёплый шёлк, не растопило снег, не коснулось стволов замёрзших деревьев, – но отслаивало плоть от костей, сжигало тела людей и зверей, в предсмертной агонии крючившихся на земле. Уже безмолвно. Остался лишь один не-человек, стоявший в огне невредимым, – и этот не-человек смотрел на них с изумлённым ужасом.