…и в этом не виноват никто, кроме тебя самого.

Произнести это вслух она не решилась. Но со Зрящим в этом не было нужды.

– Да. Никто. – Арон дотронулся до её лба сухими губами. – Прощай. Если когда-нибудь я буду нужен тебе, позови. Думаю, он не запретит мне прийти. Это ведь будет… интересно.

Вот сейчас: открыть глаза, схватить его за руку и удержать. Того, кто сражался, убивал и побеждал смерть – ради неё. Того, кто любил её, или не её, а ту, кого видел в ней; того, кого она любила, – или ей казалось, что любила, не важно…

Но это было важно. И поэтому Таша так и не открыла глаза.

Тихий стук двери оповестил её о том, что всё кончено. Только тогда Таша позволила себе посмотреть вверх: чувствуя, как слёзы жгут щёки, ощущая на месте сердца такую холодную и чужеродную пустоту, словно стилас Лиара всё ещё был в её груди.

И уже знала, что за смерть от этого клинка – вторую свою смерть – она заплатила крыльями.

Он сидел в кресле, наблюдая, как Альдрем методично подбрасывает в огонь щепки. Сплетя ладони, рассеянно вертел большими пальцами – одним вокруг другого.

– Хозяин, вы в порядке? – отряхнув руки в перчатках, деликатно спросил слуга.

– Я бываю в беспорядке?

– Нет. Но с тех пор, как вы вернулись, вы определённо пребываете не в обычном своём порядке.

Он посмотрел на пустые бокалы и пламя свечи.

– Эти дни дались мне труднее, чем я думал. По крайней мере, вспоминать себя-мальчишку. – Он провёл ладонью над огоньком свечи. – И то, что случилось в конце.

Слуга осторожно шагнул к креслу.

– Я понимаю, вы преследовали не одну цель, – сказал он. – Но вы никогда не думали, что всё можно сделать… проще? Привести её к вам другим путём? Что она смогла бы полюбить вас – не под маской?

…хороший вопрос. Когда-то он часто приходил и в его голову. Когда-то он даже пытался забыть о долге: один раз, на короткое время наполнивший сердце светом и теплом.

Один проклятый раз, сделавший пустоту в этом сердце темнее и страшнее прежней.

То, чем их история закончилась тогда, помогло ему окончательно усвоить простую истину, о которую разбивались все вопросы.

– Тот, кого она могла бы полюбить, тоже маска. Истинный я – Палач, чудовище из сказок, как верно сказала моя сестра. Чудовище, у которого нет права быть счастливым… людским счастьем, по крайней мере. – Он сжал ладонь, поймав кончик пламени между пальцев: огонь жёг его кожу, не сжигая. – Она не заслужила жизни с существом, которое создали, чтобы его брат не пачкал руки кровью. А я не смог бы ей лгать. Только не ей. И я сам отрезал другие пути… Раньше, чем узнал истину, но сделанного не воротишь. – Он коснулся горящего фитиля: огонь был гладким, он струился по пальцам, как яркая вода. – Когда простые пути испробованы или опостылели, остаются сложные.

Ему давно не было так больно, как когда он услышал это «я люблю тебя». Которого ждал, ведь прежде их история всегда заканчивалась одним и тем же, – и на которое всё равно не рассчитывал. Которое напомнило обо всём, что следовало за этим прежде. Возможно, для них обоих было бы милосерднее, если бы он убил её до рождения; или в момент, когда снова узнал её, когда осознал, кто улыбается по ту сторону зеркала – почти ему…

…«о том, как он убивал ту, кого больше всех на свете хотел бы спасти». Кто бы ни говорил тогда устами девчонки-менестреля, у него отличное чувство юмора. Ведь об этом как раз не поют в песнях. Там поют о том, что он сделал после; поют о славной победе великого воина, которого не сломила даже трагическая гибель любимой.