– Ступайте, подданный! – подтолкнули его в спину, и Антон совершенно против своего желания оказался у входа в торт. Шедшие следом запихнули его внутрь.

Вестибюль оказался освещён мутными колбами наподобие огромных керосиновых ламп. Пламя дрожало, поэтому казалось, что людей здесь больше, чем на самом деле. Согнанные насильно посетители в основном помалкивали, только у широко распахнутых дверей в зрительный зал негромко переговаривались явно нетрезвые господа, храбрые от выпитого.

Под потолком что-то щёлкнуло, раздалось шипение, потом чей-то усталый голос сказал:

– Раз… Раз… Проверка связи.

Затем, наверное, с оттяжкой ударил ногтем по микрофону, отчего раздался грохот на весь вестибюль. Мякиш едва не присел от неожиданности.

– Сегодня в нашем театре лекция о вреде половой распущенности. Случайных людей здесь нет, поэтому прошу в зал. Сеанс продлится до утра.

Напоследок усталый зевнул прямо в микрофон. Усиленный стократно полустон, полуветер задрожал в воздухе, навевая не ужас, но какую-то совершенно кладбищенскую тоску.

До утра?! Антон не хотел идти на лекцию. Ему – впервые за весь этот длинный день в незнакомом Руздале – стало не страшно и не противно, а просто скучно. К тому же хотелось домой. Он уже понял, что прорываться обратно через вход бесполезно: санитары в массе своей ребята мощные, закинут обратно, как котёнка, вот и вся недолга. Остальные, «неслучайные» люди тоже прекрасно понимали это, поэтому нехотя, но потянулись в зал.

Мякиш пошёл за ними, но не спешил. Делал вид, что осматривает украшенные бесчисленными выцветшими афишами стены, смотрит на портреты абсолютно незнакомых актёров, линялые пуфики и искусственные пальмы в массивных горшках на полу. Театр как театр, все они отдают нафталиновой ненужностью прошлого.

Затем обнаружил дверь, толкнул, заглянул внутрь. Судя по длинным рядам вешалок, на каждом крючке которых висели массивные овальные номерки – гардеробная. Сейчас-то лето, конечно, она никому не нужна. Или вообще никогда не работает?

– Есть тут кто? Нет? Вот и слава Богу!

Он проскользнул в дверь, не закрывая за собой – в темноте уже по подвалу набегался, а здесь какой-никакой свет из вестибюля. Пошёл вдоль длинного ряда крючков, забираясь всё дальше и дальше. По идее, там, где-то неведомо где, должен обнаружиться второй вход в гардеробную, а там, если черт не шутит, и запасной выход из всей этой затеи.

Пахло пылью, театральными биноклями и тиражом нераспроданных программок.

– Где же выход, где же выход… – приговаривал Мякиш, иногда задевая номерки головой. Они музыкально звенели, будто сработанные из хрусталя.

Из зала, двери в который никто не удосужился закрыть, тем временем нёсся мощный бас, вещающий с той чугунной уверенностью, что отличает от обычных людей крупных чиновников, врачей под старость и таксистов:

– Секс обязан служить целям продолжения рода. Только эту функцию придала ему природа, оснастив для особо ленивых, одновременным получением удовольствия. Но человек не был бы человеком, если бы не поставил всё с ног на голову, раком и боком. Он придумал сношаться бездумно, для удовольствия и с пугающей частотой, сопровождая взрывы похоти иными вредными привычками…

Мякиш зажал пальцами уши и передвигался дальше в сравнительной тишине: неразборчивый бубнёж не в счёт. Ясно, ясно, он уже понял, недорогой и неуважаемый лектор.

Он внезапно понял, что тогда, на кухне, в одеяле и с сигаретой в зубах, он и решил непременно уйти от любимой – людям свойственно ненавидеть тех, кто видел их слишком жалкими. Мужчинам, почему-то, такое присуще вдвойне.

Исправить это невозможно.

– Вот она, родимая! – воскликнул Антон, уткнувшись в дверь.