Не заходя в дом, Мякиш обошёл угол веранды, нависающий над дорожкой углом тёмного айсберга, и пошёл в сад. Всё, как он помнил, всё. И соседский домишко, на месте которого лет двадцать стоял в реальности трёхэтажный коттедж, по-прежнему белел шиферной крышей над зеленью деревянных стен.

Антон подошёл к любимой груше, присмотрелся, нашёл низко висящий плод и подпрыгнул: со стремянкой – в свете легенды о падении – связываться откровенно не хотелось.

Не достал. Ещё разок, повыше, до хруста вздёрнув руку и растопырив пальцы. Ветви свисали низко, царапались, пачкались пыльными листьями. Есть!

Выломанная с изрядной частью ветки груша пахла летом и мёдом, она ещё не поняла, что её сорвали и дальше расти не нужно. Нет больше смысла беречься от червяков, сосать соки из материнского дерева и тихо переговариваться по ночам с сёстрами по ветке.

Антон обломал ненужный черенок, бросил под ноги, вытер грушу о штанину и с наслаждением впился в мякоть зубами. Ни-че-го. Показалось, что он прокусил налитый водой пластиковый пакет, туго перетянутый и раскрашенный досужим шутником под грушу. Даже сок брызнул во все стороны, пачкая руки, лицо и футболку, но толку-то…

– Твою ж мать, – тихо сказал Мякиш и выбросил в темноту муляж, вытираясь от сока. – Твою же, груша, мать… Как мне это всё надоело!

Когда он зашёл на кухню, часы с кукушкой на стене деловито квакнули один раз. Час ночи? Вот это он погулял с утра. Под потолком тускло светилась единственная, но электрическая лампочка, удивив привыкшего к местной экономии парня. И сама Десима Павловна ещё не спала; скрипнула дверь, бабушка выглянула из своей половины на кухню и улыбнулась:

– Кушать будешь, Тошка?

– Я здесь ничем не наемся, верно же? Я даже вкуса не чувствую.

Она поправила сбившийся цветастый платочек на голове, затолкала крючковатым пальцем под него выбившуюся седую прядь.

– Неприятно? Могу тебя понять. Раз ужинать не станешь, пошли посидим у меня. Поговоришь со мной, старой, всё легче станет.

– Кому легче? – устало спросил он. – Тебе или мне?

– А это как повезёт! – внезапно развеселилась бабушка. – Пойдём, лишним не будет.

Из-под ног у неё медленно, с чувством собственного достоинства, выбрался сиреневый кот, покрытый чешуёй, равнодушно глянул на Мякиша и сел на задницу, оттопырив переливающийся искрами хвост. Поднял заднюю лапу и начал вылизываться, ворча и потрескивая языком.

Антон вдруг понял, где он видел слишком яркие цвета, где встречал столько же невероятных зверей, как бабушкин питомец. На древних индуистских картинах, росписи храмов, авторы которых словно всю жизнь не соскакивали с ЛСД. Теперь и он сам провалился в нечто подобное. Остаётся надеяться, что не навсегда. Иначе он умрёт от голода, окружённый пищей, или просто спятит, а это отдаёт уже не индийскими, а более привычными ближневосточными сказаниями.

– Договорились, – ответил наконец Мякиш и пошёл за бабушкой, переступив через недовольно фыркнувшего кота.

5

Бабушкину половину Мякиш помнил с детства: пара полированных шкафов в разных углах – один с книгами, второй с посудой. Ковёр на стене, под ним диван, напротив овальный стол, который по праздникам выносили на кухню и раздвигали, тумба с телевизором в углу у окна. И ковровая дорожка от порога до порога, дальше – спальня. Небогато, небедно, как у всех.

Однако, место, куда он смело вошёл, было чем угодно, но не…

Больше всего это напоминало пещеру, настолько огромную, что потолка у неё не просматривалось, а стены – кажется, там всё-таки были стены – терялись вдали.