— Посмотри, как тут у нас все устроено, настоящий фэншуй.

Тарасов оказался в большом восьмиугольном дворе с прудом в центре и хозяйственными постройками, составляющими стороны восьмиугольника. Вокруг пруда размерами десять на десять метров росли березки и клен, под которым располагались две скамейки и деревянный стол. Двор порос травой, а не был вытоптан скотиной, как в обычных деревенских дворах, хотя у сарая стояла корова — пила из деревянного корыта, а из другого сарая доносилось похрюкивание свиней.

— Ну, как? — поинтересовалась Софья, перехватив удивленный взгляд гостя. — Чем тебе не фэншуй?

— Китайцам такое и не снилось, — покачал головой Глеб. — Вряд ли они догадались бы соединить принципы защитной геометрии с нашим посконным хозяйством. Но пруд хорош! Как вам удается сохранять во дворе траву? Куры есть?

— И куры есть, и утки, но траву во дворе не щиплют. А почему — это бабулин секрет. Посидим под кленом?

— В другой раз — обязательно.

— Тогда пошли покажу хату, фотографии семейные, и пойдем к Нику.

— К кому?

— Его отец Ником назвал: Ник Иванович Кузнецов, понимаешь. А мы всю жизнь Колькой зовем.

— Ник — это же вроде английское имя, зачем русскому мужику понадобилось называть сына Ником?

— Поди узнай, что стукнуло в голову родителю, когда он сына Ником называл. Сия тайна покрыта мраком. Кстати, в соседней деревне живет парень с еще более экзотическим именем: Динамо Сергеевич Педурханов.

Глеб засмеялся.

— Шутишь.

— Нисколечко. Отец этого самого Динамо заядлый футбольный болельщик, вот и назвал сына по-идиотски.

Софья провела Тарасова в горницу, усадила на диван, достала альбом с фотографиями и примостилась рядом, поджав под себя одну ногу и прижавшись плечом к плечу Глеба. Его бросило в жар, но он заставил себя не думать о близости женщины и открыл альбом.

Вошла Полина Родионовна с бидоном.

— Молочка парного не хотите?

— С удовольствием, — отозвался Глеб, обрадовав старуху.

Он выпил поллитровую глиняную кружку молока, показал палец.

— Высший класс! Жаль, что у деда коровы нет, не то пил бы молоко каждый день. Хотя я больше люблю топленое.

— У нас с тобой одинаковые вкусы, — сказала Софья, делая вид, что не замечает волнения Тарасова от случайных касаний ее груди и его плеча. — Теперь давай смотреть моих родичей. Вот это мой прадед Игнат Терентьевич.

Она стала показывать фотографии и называть имена. Длилась эта пытка, к счастью, недолго. Внезапно потемнело, порыв ветра захлопнул окно в горнице, недалеко раздался удар грома.

— Ой, гроза! — всполошилась Софья. — Надо бежать, а то дети промокнут.

— Успокойся, — остановил ее Глеб. — Дед их в дом заберет. — Он повернулся к ней, прижавшей кулачки к груди, увидел в ее широко раскрытых глазах восторг и тревогу, обнял. Поцеловал. И уловил ответный поцелуй.

По листьям деревьев, по крыше забарабанили первые капли дождя, потом дождь превратился в ливень, молнии полосовали небо, громовые раскаты сотрясали стены избы, а они сидели на диване и целовались, пока гроза не кончилась так же неожиданно, как и началась.

Софья отстранилась, вскочила с дивана, подошла к окну.

Глеб посидел немного, поднялся, остановился за ее спиной, глядя на быстро удалявшуюся тучу, негромко прочитал есенинские строки:

Софья вздрогнула, но не обернулась. Потом прошептала беспомощно:

— Понимаешь, я ничего не могу с собой поделать…

— Я понимаю, — сказал Глеб, стискивая зубы.