Папаша Гийом в свою очередь посмотрел на него, сжав губы и покачивая головой, и было трудно угадать, что же он собирается ответить на это почти откровенное предложение мэра, когда вошла Марианна. Она была сильно перепугана.

— О господин мэр! — вскричала она. — Несчастье!

— Бог ты мой, что за несчастье, госпожа Ватрен? — спросил мэр с некоторым беспокойством.

Что же до папаши Ватрена, то он слишком хорошо знал характер своей жены и поэтому не выразил такого беспокойства, как его гость.

— Что же случилось? — снова спросил мэр.

— Что там стряслось, жена? — повторил вопрос папаша Ватрен.

— Стряслось то, — ответила Марианна, — что мадемуазель Эфрозина жалуется на нездоровье!

— А, ну это ничего! — сказал мэр, очевидно знавший свою дочь так же хорошо, как Гийом знал свою жену.

— У, притворщица! — прошептал лесничий, казалось составивший верное представление и о достоинствах мадемуазель Эфрозины.

— Но дело в том, — продолжала мамаша Ватрен, — что она непременно хочет вернуться в город.

— Ну-ну! — сказал мэр. — Шолле здесь? Если здесь, он сможет ее отвезти.

— Нет, его еще нет, и я думаю, что из-за этого мадемуазель стало еще хуже.

— А где Эфрозина?

— Она сидит в коляске и просит, чтобы вы пришли.

— Ну ладно! Погодите-ка… До свидания, папаша Ватрен, у нас с вами долгий разговор, поэтому я ее отвезу и через час — эти кони просто звери, — через час я вернусь сюда, и если вы будете себя хорошо вести…

— Если буду хорошо себя вести?

— Ну что ж, тогда ударим по рукам! Больше пока ничего не скажу… До свидания, папаша Гийом! До свидания, мамаша Ватрен, смотрите хорошенько за вашим фрикасе, и у вас будут булавки, чтобы закалывать кухонный фартук.

И поскольку эти слова мэр говорил, направляясь к двери, мамаша Ватрен следовала за ним, делая реверансы и приговаривая:

— До свидания, господин мэр! До свидания! Передайте наши извинения мадемуазель Эфрозине!

Гийом не двинулся с места и сидел, покачивая головой. Он, конечно, не заблуждался относительно причины любезности господина мэра.

Речь действительно шла о том, чтобы, как он и говорил, заставить лесничего закрыть глаза на кое-что.

Вскоре вернулась Марианна, горько сожалея об отъезде мадемуазель Эфрозины, и сказала ему:

— Ах, отец, я надеюсь, ты побранишь Бернара!

— За что же мне его бранить? — резко ответил Гийом.

— Да как же! За то, что он только с Катрин глаз не сводил, а с мадемуазель Руазен едва поздоровался.

— Да ведь мадемуазель Руазен он видел почти каждый день за последние полтора года, а свою кузину — два раза за это время.

— Все равно… Ах, Боже мой, Боже мой! — прошептала Марианна.

Папаша Гийом не только не проявил никакого сочувствия к этому отчаянию, но, пожалуй, даже выказал при виде его некоторое нетерпение.

Он посмотрел на Марианну.

— Скажи-ка мне, жена, — обратился он к ней.

— Ну, что?

— Ты слышала, что сказал господин мэр?

— Насчет чего?

— Насчет твоего фрикасе, за которым он просил тебя приглядывать.

— Да.

— Ну так вот, жена, он дал тебе хороший совет!

— Но дело в том, что я хотела бы тебе сказать…

— И пирог надо бы уже в печь посадить.