— Знала? — я подавила судорожный вздох. — Я не знала, Араэден, я была в этом абсолютно точно уверена. Не убивай его…

Последнее прозвучало тихой мольбой.

И я не смотрела на кесаря сейчас, я смотрела на Динара, который шёл к нам, не сводя с меня взгляда.

И тут кесарь сказал:

— Существует лишь один яд, способный убить тебя. Этот яд был изобретён мной, нежная моя, но на Сатарэн его принёс не я.

Вдруг осознала, что не хочу об этом знать… просто не хочу. Не надо…

И кесарь не стал говорить, что ещё одним планом Динара Грахсовена было отравить меня, чтобы кесарь, спасая, отдал мне свою силу. Был ли поступок Динара высокоморальным? Нет. Эффективным? Да. И это ещё один крайне весомый довод в пользу его смерти.

Смерти того, кто был её достоин ещё в тот момент, когда попытался силой взять меня на перевале у Готмира, и в то же время:

— Не убивай его, пожалуйста, — сглотнув ком в горле, попросила я.

Араэден медленно сделал ещё глоток вина. Я не смотрела на него, но взгляд супруга на себе ощущала очень отчётливо.

— Я повторю вопрос, — произнёс пресветлый. — Ты простишь ему всё?

Устало посмотрев на мужа, спросила в свою очередь:

— А за что я должна его прощать, Араэден? За то, что он такой же результат твоего воспитания, как и я?

— Ты другая, — возразил кесарь.

— Потому что в моей жизни был шенге! — воскликнула я.

Холодный взгляд ледяных глаз и сказанное крайне тихо, так, что я была вынуждена прислушаться, чтобы услышать:

— Нет, Кари, ты другая. Ты не ставишь жизни других людей выше собственных желаний. И никогда не ставила.

Изящная фраза, почти комплимент, кружево правды, приукрашенное восхищением, но… Но у всего сказанного была чёткая суть, и в данный момент эта суть звучала приговором Динару. Потому что кесарь практически открыто сказал, что я исключительная, я другая, я достойная жизни… я, а не Динар.

— Ты действительно восхищаешь, нежная моя, — Араэден улыбнулся той улыбкой, которую, кажется, видела на его лице лишь я. — В какой момент ты поняла, что у него не будет шансов покинуть Сатарэн живым?

Прикрыв глаза, я судорожно попыталась найти слова, отстоять того, кто был мне дорог, как бы сильно нас не разделили время, условия жизни, и умение достигать желаемого…

— Так в какой момент? — всё так же насмешливо-иронично поинтересовался император.

И я повторила слова Динара:

— «Мне следовало понять, ещё тогда, когда я увидел, как ты светишься в охт лесных, мне следовало понять, что ты не оставишь умирать даже врага».

Повторив, я взглянула в глаза, вновь становящиеся ледяными, и задала вопрос, который просто не могла не задать:

— Ты тоже не знал?

Секундная заминка, взгляд полыхнувший болью, и хриплое:

— Что ты не оставишь умирать даже врага? Нет, нежная моя, я не знал. Видишь ли, я был так глуп, что в какой-то миг стал наивно полагать, что ты более не считаешь меня врагом.

Укор в его словах не ощутил бы лишь полный глупец, или тот, кто слишком умён. Примерно как я.

— Оставим наши отношения, в них и гоблин ногу сломит и перейдём к главному, — достаточно жестко сказала я. — Ты проиграл Динару.

И кесарь отвёл взгляд. Несколько долгих секунд он смотрел в сторону горизонта, попутно превратив путь вновь ставшего огненным элементаля в месиво, через которое Динар пытался прорваться со столь явным трудом, словно рвал паутину. Кесарь мог бы и не вмешиваться, в смысле мог бы не проявлять столь явно силу и очевидность своих возможностей, но Араэден тянул время, не позволяя Грахсовену подойти, потому что…

— Да, проиграл, — не глядя на меня, как-то безмерно устало произнёс кесарь.