Ведь мы силой оружия отняли дочь у отца, и
всякий судья немедленно вернет ее ему, а меня и Алана скорее всего засадит в
тюрьму; и хотя у нас было письмо капитана Пэллисера, которое могло служить
свидетельством в нашу пользу, ни Катриона, ни я не хотели предавать его
гласности. Так что всего разумней было отвезти Катриону в Париж и вверить
попечению вождя ее клана, Макгрегора из Бохалди, который охотно поможет
своей родственнице и в то же время не пожелает опозорить Джемса.
Мы ехали медленно, потому что Катриона бегать умела куда лучше, чем
ездить верхом, и после сорок пятого года ни разу не садилась в седло. Но
ранним утром в субботу мы наконец добрались до Парижа и с помощью Алана
нашли там Бохалди. Он жил на широкую ногу, в прекрасном доме, получая
пособия из Шотландского фонда и из частных средств; Катриону он встретил как
родную и вообще был очень любезен и скромен, но не особенно откровенен. Мы
спросили, не знает ли он, что сталось с Джемсом Мором.
-- Бедняга Джемс! -- сказал он, с улыбкой качая головой, и у меня
мелькнула мысль, что ему известно больше, чем он хочет показать. Мы дали ему
прочитать письмо Пэллисера, и физиономия его вытянулась.
-- Бедняга Джемс! -- повторил он. -- Конечно, есть люди и похуже Джемса
Мора. Но это просто ужасно. Ай-ай, должно быть, он совсем потерял голову.
Это -- пренеприятное письмо. Но при всем том, джентльмены, я не вижу, для
чего нам предавать его огласке. Плоха та птица, которая гадит в своем
гнезде, а мы все дети шотландских гор.
С этим согласились все, кроме, пожалуй, Алана; тут же было единодушно
решено, что мы с Катрионой поженимся, и Бохалди сам взялся устроить наш
брак, словно не было на свете никакого Джемса Мора; он обвенчал нас с
Катрионой, сопровождая обряд любезностями на изысканном французском языке.
Только после этого, когда все выпили за наше здоровье, Бохалди сказал нам,
что Джемс в городе: он приехал сюда за несколько дней до нас и слег от
тяжелой, по-видимому, смертельной болезни. По лицу своей жены я понял, куда
влечет ее сердце.
-- Что ж, пойдем проведаем его, -- сказал я.
-- Если ты не против, -- сказала Катриона. То было самое начало нашего
супружества.
Джемс жил в том же квартале, что и вождь его клана, в большом доме на
углу; нас провели в мансарду, где он, лежа в постели, играл на шотландских
волынках. Видимо, он взял целый набор этих волынок у Бохалди и развлекался
ими во время болезни; хотя он был не так искусен, как его брат Роб, но играл
посвоему неплохо; и странно было видеть на лестнице толпу французов, среди
которых кое-кто смеялся. Джемс лежал на соломенном тюфяке, опираясь спиной о
подушки. Едва взглянув на него, я понял, что дни его сочтены; и, надо
сказать, умирал он в весьма неподходящем месте. Но даже теперь я не могу без
досады вспоминать о его смерти. Несомненно, Бохалди его подготовил; он знал,
что мы поженились, поздравил и благословил нас, точно патриарх.
-- Я жил и умру непонятым, -- сказал он. |