Стены бытовки – будто прозрачные, отчетливо слышны охи вздохи раззадоренных любовников, каждое их слово. Федору Ивановичу кажется, что он видит переплетенные голые тела, мужское и женское, их ритмичные движения. От этого видения неожиданно возникла жажда, которую он утолял прямо из бутылки теплой минералкой.

– Ох… Ой… Вот тебе… бугай, получи! – стонала в паросксизме страсти женщина, не забывая в любовном безумии своего ненавистного супруга. – Еще… еще… милый… Ох… Держи, Альфредик, козел вонючий… Гляди, старикашка, как на мне прыгает настояший мужик… Ох… ох… умираю…

Нвконец, сладостные охи ахи стихли. Вместо них – торжествующий вопль женщины, достигшей пика наслаждения. Учащенное мужское дыхание. Лавка, заменяющая кровать или диван, перестала скрипеть.

Прошло несколько минут молчания

– Как здоровье твоего благоверного? – нарочито равнодушно осведомился мужской голос. – Сердце, печенки – на месте?

В ответ – довольный смешок, напоминающий сытое мурлыканье отобедавшей кошки.

– Разве не заметил мешки под глазами бугая? По ночам встает и пьет корвалол. Сердце барахлит у бедного…

– Что говорят врачи?

– Недавно посетила терапевта, который пользует бугая. Тот долго крутил вертел, но против двух тысяч баксов не устоял. Признался: год протянет, не больше… А как твое здоровье? – пауза, после которой повторился все тот же сытый смешок. – Ого! Кажется, в полном порядке… Правда, необходима дополнительная проверка…

Судя по шуму, блаженным женским взвизгиваниям, ритмичному поскрипыванию лавки, «проверка» состоялась с удовлетворительным результатом.

Черт бы их побрал, ненасытных тварей, устало думал Машкин. День выдался тяжелым – мотался на дерево обделочный комбинат, заказывал окна с арочными верхушками, потом ездил в офис фирмы, занимающейся каминами. Лечь бы, поспать, но посчитал неудобным. Хозяйка может заглянуть в спаленку и обидеться на пренебрежительное отношение «раба». Вот и приходится в полудреме выслушивать шум от сексуальных упражнений и страшные рассуждения по поводу близкой смерти «благодетеля».

– Говоришь, год, – возобновил беседу Михаил. – Долгонько! Вот так и жизнь проходит… по вагончикам да гостиницам…

Неожиданно недавно мурлыкающая кошечка превратилась в тигрицу.

– На что ты намекаешь, кобель? Хочешь подтолкнуть меня на убийство? Яду в питье подсыпать либо киллера нанять, да?… Уволь, дорогой е…ь, не способна на такую мерзость. Отрастить рога – пожалуйста, накричать, оскорбить – ради Бога… Понял? А если не дошло – выметывайся! До станции – пешочком, ножками, а там – на электричке! Не бойся, плакать не стану, таких, как ты, козлов, хватает. Ходят вокруг, принюхиваются!

Вот это выдала! Федор Иванович удивился – не ожидал от хозяйки такой прыти. Непредсказуемая женщина: то ласкается, мурлычет, то закидывает комьями грязи, то жалеет болящего супруга, то радуется близкой его смерти.

– Что ты, Любонька, я не подумал… Просто надоело таиться от окружающих, хочется жить семейно… А ты – убийство, отравление…

Голос любовника – растерянный, извинительный. Либо крепко любит банкиршу, либо рассчитывает на будущее богатство. Трудно сказать, как реагирует на эти бормотания женщина, а вот Машкин не верит и не жалеет. Уверен – мечтает детектив о смерти соперника, вот и потихоньку полегоньку настраивает подругу на нужный ему лад.

Кажется, и Любовь Трофимовна тоже не поверила.