Эка, хватил – отделочные! Выложить почти полтора этажа, перекрыть, залить совмещенную кровлю… Это у кошек все получается легко – перемяукались и – готово, ожидай новорожденных. Стройка требует аккуратности, неторопливости. Поспешил – собирай, будто загнившие грибы, брак, переделывай. А любая переделка – потеря дорогого времени, не говоря уже о материалах.

Инженер чиновник все больше и больше чувствовал себя настоящим строителем, познавшим не один объект, набившим мозоли и на руках, и в голове. Постепенно обрастал опытом. Соответственно повышался уровень самомнения.

Машкин привычно спрятал раздражение и недовольство. Принялся объяснять трудности, пообещал включить в работу еще одну бригаду каменщиков. Опасливо назначил приемлемые сроки.

Из вагончика вышел Старцев.

– Готово. Можно говорить.

– Вот и пойдем… поговорим… А вы, Федор Иванович, пока погуляйте. Понадобитесь – вызову.

Басов вместе со связистом вошли в прорабку плотно закрыли за собой двери.

Издревле любопытство – одно из главных черт человеческого характера. Не лишен его и Машкин. Тем более, когда у него в душе зарождаются опасливые подозрения. Обиженный пренебрежительным отношением банкира, прораб выждал несколько минут, походил по территории. Потом проскользнул в свою спаленку. О чем станут секретничать Басов и Сурок, что может быть общего между банкиром и бесправным его «рабом»? Почему хозяин не поговорил с ним открыто в присутствии прораба? Единственное объяснение – разговор касается инженера. Поэтому просто необходимо подслушать и при необходимости придумать контрмеры.

Стенка, отделяющая прорабку от жилой комнаты, – тонкая вагонка. Впечатление – находишься в одном помещении с беседующими – каждое слово различимо, каждый вздох прослушивается.

– Все еще не можешь простить?

Необычная для хозяина извинительная интонация. Представить себя банкира униженным, все равно, что голодного тигра добрым.

Долгое молчание и – негромкий хриплый выдох Сурка.

– Не могу.

– Столько времени прошло, пора забыть…

В ответ – упрямая тишина, нарушаемая беспокойными тяжелыми шагами банкира и матерщиной, доносящейся с лесов здания.

Интересно, о чем идет речь, за какой проступок извиняется Басов? Похоже, опасения Машкина не подтвердились – беседуют не о нем. Дышать стало легче, но проклятое любопытство не исчезло, наоборот, усилилось.

Казалось бы, можно покинуть спаленку и отправиться на леса к работягам, которые, наверняка, позабыли про оконный проем. Торопятся, паскуды, выдать норму, рассчитывают на обещанную премию. Но словно черт привязал инженера к стене. Не оторваться от непонятного разговора. Слушает и мысленно выстраивает «версии», одна глупей другой…

Вложил Сурок все свои сбережения в банк, а Басов их присвоил… Бред! Схема оббирания глупцов сейчас другая: примитивная, рассчитанная на жадных либо голодных вкладчиков. Собрал вклады и сбежал за рубеж. Легко и просто. Пока разберутся, сварганят уголовное дело, объявят банкротом – две жизни можно прожить в довольстве и богатстве. А банкир никуда не сбежал, значит, прочно сидит на кубышках, вкладчикам нет оснований не доверять Сервизбанку…

Увел у Сурка женщину?… Вот это более вероятно! Сразу вспомнилась фотография красавицы в простенькой рамочке, с которой Сурок ежевечерне чокается. И… улыбается.

За стенкой возобновилась непонятная беседа.

– Во сколько ценишь нанесенную тебе обиду? – тихо говорит банкир. – Расплачусь сполна, торговаться не стану.

– Не все покупается и продается…

– Все… Подумай, Василий, недельку и скажи… Иначе не знаю, чем замолить невольный свой грех…

– Невольный, говоришь? – к хозяину и – на ты? Вот это фокус! – Ладно, подумаю, – неуступчиво пробормотал Сурок, видимо, не собираясь поддаваться на щедрые посулы.