Появился сожитель в менее сумрачном состоянии. Присел на свою койку, достал из чемодана армейскую флягу, налил что то в стаканчик. Судя по запаху – водку. Нечто подобное улыбки промелькнуло на давно небритом лице. Чокнулся с… фотографией, выпил.

По комнате расплылся водочный «аромат».

Машкин поморщился. Не от алкогольного запаха – от обиды. Ни здравствуй, ни досвиданья, не предложил составить компанию, не извинился за вторжение. Разве так поступают культурные люди, разве так ведут себя настоящие интеллигенты?

Обычный мужлан! Неизвестно, сколько времени придется жить с ним в одной комнате… Демонстративно перебраться в прорабку? Не ругаясь, не выражая недовольства, собрать постель и перенести в другую комнату… Нет, так он не поступит – опасно. Вдруг чертов молчун возьмет да пожалуется хозяину? Не зря ведь перешептываются в банке: хозяйский наушник, стукач, подленький человечишка.

Перспектива оказаться без работы – вечно висящая над головой тяжелая «болванка». Федору Ивановичу казалось – любое недовольство его поведением, возникшее у банкира, непременно ввергнет бесправного прораба в прежнее нищенское существование.

И Машкин остался на своем месте. Не спал до утра, размышляя о сгустившейся атмосфере вокруг Басова и слушая невероятной силы храп соседа. Даже спит не по людски: всхрапнет, будто встревоженный жеребец, подскочит на раскладушке, сонными глазами обведет комнату и снова засыпает. До очередного всхрапывания.

Весь следующий день Сурок просидел на скамейке, поставленной охранниками рядом с вагончиком. Что то жевал, чем то запивал и не сводил настороженного взгляда с в"ездных ворот. На обед сварил на машкинской электроплитке суп из пакетика, поел и снова занял «наблюдательный пункт».

Часа в четыре дня все же дождался – возле ворот остановились четыре ЗИЛа, груженные конструкциями кабельных колодцев, асбоцементными трубами, катушками кабеля.

Старцев уселся в кабину первой машины и уехал.

Целую неделю активно работал: уезжал в шесть утра, возвращался заполночь. Перед сном неизменно чокался полным стаканчиком с фотографией.

Во время отсутствия Сурка Машкин полюбопытствовал – достал из тумбочки спрятанную туда фотографию. Не просто спрятанную – завернутую в чистый лист бумаги. На фото изображена девушка красавица. Изящная, с тонкими чертами лица, широко раскрытыми голубыми глазами, она будто излучала ласку и нежность.

Неужели – жена или любовница этого чурки с дырками вместо глаз, удивился Машкин, возвращая фотографию на прежнее место. Скорей всего, сбежала от Сурка, не выдержала его скверного характера. Да и какая женщина согласится жить с таким мужиком? Вот он и переживает, жрет водку, чокаясь с изображением потерянной навсегда красавицы

Невольно вспомнилась инженеру жена, Танюшка. Не сегодняшняя – сварливая женщина, вечно чем то недовольная, с расплывшейся фигурой и постаревшим преждевременно лицом – молодая, веселая, общительная студентка параллельного курса. Влюбленный Машкин ходил за ней, будто привязала его невидимая нить, которую не распутать, не разорвать.

Сколько парней ухаживало за обаятельной девушкой – симпатичных здоровяков, грамотных, веселых. А она неожиданно для всех вышла замуж за Машкина, который не был ни красавцем, ни общительным – всегда чего то боялся, прятался, будто улитка, в свою скорлупу от возможных, как правило, им же придуманных, опасностей.

Тогда Федор думал: поймал за хвост счастливую судьбу, впереди – сплошная голубизна. Поначалу так и было, но минуло несколько лет после свадьбы, голубизна начала темнеть, по ней поплыли черные тучи размолвок, грянули грозы скандалов.

Короче, жизнь, как жизнь, всем она подставляет ножку, на всех опрокидывает дурно пахнущие «отходы».