Спохватываюсь, что пишу плохо, неотчетливо и мучаю твои глаза, — прости. Глядел вон на Марью Семеновну и печалился. Она тоже видит плохо и жалеет, что «не начиталась» как следует. И собирает записи, пленки, пластинки, звуковые книги и слушает. Хотя звуковые книги — это ведь уж «жеваный» текст, это уж толкование, сужение текста. Но когда глаза отказывают, и за это будешь благодарить. Даже и письма ей уже пишут звуковые, на пленке, с оказией. И она им радуется больше писаных, потому что там еще и голос, дыхание, интонация. Иногда пересматривает телезаписи Виктора Петровича. Не знаю, где берет силы. Я когда-то записал, как мы говорили и пели с моей мамой. И вот уже пять лет ее нет, а я не могу решиться послушать эту запись. Все сжимается от тоски и страха.

В. Курбатов — В. Распутину

23 декабря 2002 г.

Псков

Гляди-ка — опять Новый год! Откуда только они, такие новые, берутся!

Бог знает почему, у меня всегда к концу года, уже с начала декабря, опускаются руки. Все кажется напрасным, словно тебя медленно подталкивают к выходу, бесстыдно выпроваживают вместе со всем твоим трудом: «Пошел! Пошел! Нечего тут. Без тебя обойдутся!»

Думал за Савву ухватиться, подзарядиться от его аккумулятора. Куда там. Только устал. Вихрем пролетел, осыпал рассказами, выговорами, рекомендациями — и был таков! Что значит уверенность и сила: губернатор наш жался, скрипел, вертелся, но уступал всем предложениям, очевидно в надежде, что Савва уедет и все позабудет. Бедняга, он еще не знает, что ему отныне покоя уже не будет и придется отнять деньги у сирот и детей, учителей и иных вечных несчастливцев, чтобы осуществить грандиозные проекты альбомов и выставок с участием «Лужка» и иных авторитетов, которые Савва нагнет для торжества дела. Ну, так нашим начальникам и надо, а то они привыкли к нашему помалкиванию и копеечным просьбам.

Савва приехал сердитый на Собор, но так и не сказал, на что сердится. Кроме президиума с Бурляевым и

Глазуновым. Я даже и повестку не выведал. Сказалось ли что-нибудь твердое и дельное, простое и сильное, что подтверждало бы здоровую силу нашего православия.

А у нас тут один батюшка написал книгу об институте епископства, о его мертвом единовластии, о попрании всех актов и норм собора 1917–1918 годов, о забвении всего, что искал Тихон. Книга умная, безупречно обоснованная. Одна главка — о местном епископе и его самодурстве. И батюшка-то святой — тюрьмы на себе держит, детские дома, дома сумасшедших, хосписы. И его надо было в угол загнать, чтобы он сам, отведавший лагерей, потерявший там ногу, «восстал». Так добрый архиерей собрал послушных попов и натравил их на «умника». И попы радостно накинулись: «Ишь, разумничался. На владыку голос возвышает. Уж здоров ли психически?» Так подпели, что, поди, коли совесть есть, сами не знали, куда вечером деваться, и, поди, лупили своих попадей и попят, не объясняя причины. Еще бы: они кормятся из руки владыки, а этот вылез. Заступись за него, так и тебя попрут из прихода, и хорошо, если в хорошую деревню, а то и копейки домой не принесешь.

Я очень надеялся, что Собор заденет подобные вопросы, потому что наш поп первый экземпляр книги послал Патриарху, второй — Управляющему делами патриархии и только третий — епископу. Вопрос болезненно всеобщий, задевающий самую сердцевину недугующей церкви. Но похоже, и Собор перемолчит, загоняя болезнь все глубже.

Поневоле после этого опустятся руки и в «светской» работе, потому что на самом-то деле ничего «светского» в России нет, а она, дура, все понять этого не хочет и бьется в чужих силках, обманывая себя, что это ее собственная свобода. Впрочем, об этом лучше не начинать. Никуда не хочется казать носа.