В. Курбатов — В. Распутину

15 ноября 2008 г.

Псков

Письмо твое и печально, и ободряюще. Уходит только лишнее, а самое существенное остается и делается только яснее. На нас уже действительно смотрят оттуда: всё ли мы бежим или понемногу поднимаем голову вверх, где другие слова и другие смыслы этих слов. В церкви это обычно слышно лучше, и я, грешный, часто иду туда не по зову души, а по требованию разбежавшегося ума — чтобы остановиться и проверить «дорогу». И читаю там для того же — чтобы самому видеть всякое слово и в меру сил понимать и принимать его. И потом держать его перед глазами, поверяя светские тексты.

А про Гену ты не тревожься. Будут силы — приходи побыть с нами, а нет — мы сами заглянем. И на пленумы писательские ходить не надо. Там уже все решается какой-то другой силой и властью, имеющей к литературе отношение косвенное. Теперь твое здоровье дороже этих малоприятных «разборок». Тут нужна Саввина сила, его миропонимание бойца, его воля, которая не расточается, а только закаляется и крепнет в сражениях. Ему в мирные дни труда и покоя будет скучно. А нам бы сейчас о свете писать, о любви, о чистоте и радости — предметах позабытых, нарочито осмеянных и повсеместно изгоняемых, потому что в чистых источниках всякая мерзость сразу станет видна, а пока вода мутна, можно успеть «провернуть свои делишки».

Мы хорошо провели в Пскове Саввин вечер. Его хорошо приняли, а я, воспользовавшись тем, что он член попечительского совета храма Веры, Надежды, Любви, который начали строить в Пскове, встал в дверях с кружкой и собрал четыре тыщи на храм. Тоже дело!

В Москве представил Юрину книжку в музее Достоевского, где мы когда-то затевали с ним религиознофилософское общество, из основателей которого только я, кажется, и остался в живых, — были Кожинов, Аверинцев, Гулыга, Гачев. Послужили панихиду в церкви, где его крестили, и я обрадовался возможности помолиться об упокоении не одного Федора Михайловича, а и всей Юриной «думы» — о Хомякове, Киреевском, Чаадаеве, Трубецком, Аксакове, обо всех, всех. И после этого и говорилось хорошо. И книжек продали с Катей два десятка. И с Ренитой Андреевной повидались. В общем, паки и паки рад. Ренита замечательно рассказывала о Сростках, о том, как 18 тысяч народу разом подняли руки, когда она предложила ополчением идти на Москву…

В. Распутин — В. Курбатову

16 ноября 2008 г.

Москва

Отпустили меня сегодня на выходной до дому, до хаты, а тут и твое письмо. В больничной палате даже письма не пишутся, а потому отвечаю сразу, тем паче что и ноябрь покатился под горку со всех ног, а я здесь (в больнице) застрял, по-видимому, надолго.

Ты прав, конечно, злоба как оружие национального спасения никуда не годится. Я отстал от «орудия» вроде уже давненько, разве Савва «заставит» когда, но и он должен понимать, что пользы от этого нет.

Я в больнице вторую неделю, в Москву прилетел с редкими проблесками яви среди бессознания. И это уже не в первый раз. Речь до сих пор невнятная. Внятной она у меня никогда не была, а теперь обнаглела вовсе. Гене пока об этом не сообщаю, хотя, думаю, он знает. И на представлении книг (а оно уже скоро) я ему плохой помощник. В больнице придется быть не менее месяца, а Гена, кажется, прибудет раньше. Как мы с ним разберемся, трудно сказать.

Мои «провалы», откровенно сказать, ничуть меня не напугали, но я как бы ближе увидел предстоящее, увидел смутно, неразборчиво, но близко. И точно прошел там первоначальную регистрацию. Ничего не показали нового, ничего не внушили — но стало легче, и словно бы вошел в ту палату, где властвует терпение.

Тем паче мне теперь не дело горло драть.

Светлана все еще на привязи к своей больнице, уже более полугода, на днях опять ложится одновременно со мной, но в разных местах.