Необходимость составить впечатляющий длинный список судей возобладала над необходимостью рассмотреть характеры кандидатов и их личную пригодность для выполнения этих функций. Суд над королем должен был стать публичным олицетворением Божьего праведного суда, но люди-инструменты, выбранные для его осуществления, были далеко не праведными, да и те, кто их выбирал, не считали их праведными. Иногда выбор имен кажется одновременно и жестким, и легкомысленным. «Сэр, вы должны поучаствовать в этом большом деле», – обратился один из членов комитета к Джону Даунсу, члену парламента от Арундела, который восемь лет заседал в палате общин, не привлекая к себе ни малейшего внимания. Даунс отказался, но его ответ не сочли – «нет». «Я попал в ловушку от слабости и страха», – обратился Даунс к суду, когда одиннадцать лет спустя предстал перед ним. Точно такую же историю и в таких же печальных обстоятельствах рассказали и некоторые другие. Августин Гарланд, барристер Линкольнз-Инн, сказал, что позволил вписать в список свое имя «из страха собственного уничтожения; я не знал, какой путь безопасен в такой ситуации». Томас Уайт, сквайр из Лестершира, утверждал, что его привезли в Лондон и заставили заседать обманом и силой. Саймон Мейн говорил, что заявлял в палате общин протест против включения своего имени в список, но его заставил сесть на место другой член парламента, который пригрозил ему арестом, если тот осмелится отозвать свою кандидатуру. Генри Смит, Роберт Тичборн и Оуэн Роу сослались на смущение и слабость – они не знали, как противостоять серьезным угрозам тех, кто был у власти.

Комитет, который составлял список судей, безусловно, был грозным, ведь им «рулили» Оливер Кромвель и Генри Мартен, Томас Скот и Генри Айртон. Но уговоры, к которым они прибегали, чтобы привлечь не желавших участвовать в суде, по-видимому, возымели свое действие лишь на нескольких нерешительных людей. Жена полковника Хатчинсона Люси честно сказала, что те, кто позднее заявили, что «испытывали благоговейный страх перед армией и что их переубедил Кромвель и другие», лгут. Ее версия слишком мало учитывает человеческую моральную слабость. Как и ее муж, она была строгой, набожной и дисциплинированной, с сильным характером и не понимала и не испытывала сочувствия к слабым натурам: «Несомненно, все имели полную свободу действий; никого не уговаривали и не заставляли; некоторые выбранные в судьи никогда не являлись на заседания, а другие, которые сначала приходили на них, потом не осмеливались приходить; так и остальные могли бы отказаться, если захотели бы, когда было очевидно, что им ничего за это не будет».

Вот впечатляющие показания против невнятных оправданий Даунса: «Тогда были такие времена… солдаты действовали импульсивно… как можно было осмелиться не признавать их или говорить что-то против них…»; уж точно этого не стал бы делать такой человек, как Даунс, который был, по его словам, «обычным бедным, не заслуживавшим внимания человеком».