Ферфакс, пребывая в своем озадаченном состоянии, возможно, согласился зайти так далеко – косвенно он уже согласился зайти так далеко. Он любил свою армию и хотел, чтобы его людям платили жалованье и чтобы их верная служба была реабилитирована вопреки неблагодарности пресвитерианцев в парламенте. Он также хотел, чтобы в Англии снова воцарился мир и вернулось устоявшееся правительство.

Боясь левеллеров и ненавидя пресвитерианцев, он с некоторой благосклонностью поддерживал требование своей армии справедливого суда над королем. Он ввел войска в Лондон. С его молчаливого согласия произошла Прайдова чистка парламента. Он не отказался, чтобы его имя стояло в списке уполномоченных судей во время процесса над королем. Но на этом первом заседании в Расписной палате он наконец осознал, что суд – это не политическая уловка или даже если он когда-то и был задуман как таковая, то уже не был ею. Без какого-либо публичного заявления, не выражая никакого зафиксированного где-либо протеста, он покинул суд.

Было ли этого достаточно? Не должен ли он был действовать – этот талантливый военный, этот добросовестный командир, этот озадаченный человек, который никогда ничего не понимал в политике? Он не сделал ничего. Да, он должен был заниматься повседневными делами своей армии. У него не было много времени для себя. Было естественно, и это было заметно, что Кромвель, Айртон и «полковники-ставленники» постоянно находились рядом с ним. Наблюдатели-роялисты писали о нем, что он был «затравлен» ими – «всю ночь травили новыми собаками», как гласит один комментарий. Несомненно, они следили за ним – почтительно, но непрерывно.

Но достаточно ли весомый этот предлог? Разве он не мог высказаться в Расписной палате, как это сделал Алджернон Сидни? Позднее, когда убийство короля (ведь таковым он его считал) было уже неотвратимо, Ферфакс оправдывался тем, что накануне казни его протест расколол бы армию и вызвал бы гражданскую войну. Но в самом начале суда он, несомненно, мог бы озвучить настроение уполномоченных судей, по крайней мере мог бы аргументировать свою точку зрения ради спасения жизни короля. Вместо этого он самоустранился, молча вложив свои полномочия и авторитет в руки Кромвеля.

Уполномоченные судьи встретились во второй раз, как уже говорилось, 10 января; присутствовали 45 человек. На этом заседании председательствовал, видимо, малозначимый барристер Августин Гарланд. Главным вопросом повестки дня было избрание правоведа достаточно высокого ранга, который председательствовал бы на последующих заседаниях и суде над королем. Законники были так слабо представлены среди комиссаров, что самым подходящим кандидатом на занятие кресла председателя суда стал Джон Брэдшоу, который ранее на протяжении нескольких лет был судьей в лондонском суде шерифа и недавно был назначен главным судьей Честера и судьей в Уэльсе.

В качестве дублера лорда главного судьи Джон Брэдшоу был ничем не примечательным выбором, но наиболее подходящим человеком из всех имевшихся. Однако он не присутствовал в Расписной палате и не приходил на предыдущее заседание. Откажется ли и он, как более значимые его коллеги, от этой серьезной должности, навязанной ему? К огромному облечению его коллег-комиссаров, он появился на их третьем заседании в пятницу 12 января, произнес неизбежные (и в этом случае обоснованные) оправдания в своей некомпетентности для выполнения такой серьезной функции, но его убедили занять стул и принять титул лорда-председателя суда.