К этому времени на менее значимые судебные должности люди уже были назначены – не без труда. Секретарь, выбранный в помощники Фелпсу, господин Гривз сослался на то, что другие дела не дают ему возможности посещать заседания. Его отговорки были приняты – уполномоченные явно были обеспокоены тем, чтобы создавать как можно меньше проблем, – и на его место был назначен другой человек, Эндрю Бротон.

Гораздо более серьезным, чем отступничество Гривза, был отказ в самую последнюю минуту генерального прокурора Энтони Стила. Возможно, он и был настолько болен, как говорил, и уполномоченные судьи хотели поверить в это, но более вероятным кажется, что у него сдали нервы на одиннадцатом часу. Ответственность за изложение сути дела, возбужденного против короля, была возложена на Джона Кука, который не обладал ни мужеством, ни убежденностью для такого дела и верил, что его выбрали для выполнения такой благородной освободительной работы для народа Англии. Действительно, он принялся за нее слишком горячо, видя в короле Карле более злобного убийцу, чем Каин (который не имел преимущества быть христианином), и он в большей степени заслуживал наказания, чем заговорщики, которые устроили сицилийскую вечерню, Варфоломеевскую ночь и Пороховой заговор, так как они – бедняги – были папистами и не понимали, что к чему. Его неприкрытая мстительность по отношению к пленнику в конечном счете оказала большую услугу, увековечив память о короле, чем о нем. Но Куку были неведомы такие тонкости; он в самом деле не сознавал, что его действия были окрашены личными чувствами, когда он составлял свои испепеляющие речи, чтобы обрушить их на голову «Карла Стюарта, которого Господь в своем гневе дал этому народу в качестве короля».

III

В то время как Кук и Дорислаус составляли обвинение против короля, группа комиссаров инспектировала Вестминстер-Холл. Этот крупный судебный процесс вызвал значительные волнения. Зал был общим местом заседаний и расчетной палатой английского правосудия. На протяжении какого-то времени там заседали несколько судов, отделенные друг от друга грубыми перегородками. Вокруг стен скучились временные будки и палатки торговцев, в которых продавали перья для письма, бумагу, воск, чернила, очки и другие сопутствующие товары. Все это нужно было убрать. Нужно было много чего снести, проделать много плотницкой и обивочной работы, прежде чем короля, по выражению уполномоченных, «можно будет представить перед публикой торжественным образом». Суд также следовало провести, уделив должное внимание безопасности – этот факт был молчаливо признан, когда Кромвель с Харрисоном, Ладлоу и другими военными вошли в комитет, занимавшийся его подготовкой.

В субботу 13 января, когда они сделали свой отчет, в воздухе пронеслось дуновение страха. Парламентский пристав получил приказ обыскать и закрыть подвалы под Расписной палатой. Только после выполнения этой меры предосторожности уполномоченные приступили к делу, и вездесущий Августин Гарланд сообщил о решении Кромвеля и его комитета. По их рекомендации короля следовало судить в южном крыле Вестминстер-Холла, где можно расчистить достаточно места, убрав перегородки между Судом Королевской скамьи и Судом казначейства, которые там находились. Остальную часть зала следовало расчистить от разных заграждений для размещения публики.

На первый взгляд все это было предназначено для того, чтобы судить короля на виду у его народа, но приготовления отличались от тех, которые были сделаны для других арестантов, и различие вызывало тревогу, которая терзала уполномоченных. Обычно публичный суд проводили ближе к центру холла, чтобы подсудимый был виден со всех сторон. Это вынуждало вводить обвиняемого в зал через главную дверь и вести его через толпу зрителей на предназначенное для него место. Но они не могли рисковать, ведя короля через зал. При проведении суда в самой дальней южной части зала появлялась возможность заводить его в зал через сеть построек, которые располагались за пределами зала между ним и рекой.